Кто бы что не говорил - но 100 лет это дата, посему сегодня будет много Октябрьской революции, ну или переворота, кому как больше нравится. Те, кто жил в СССР помнят, что 7 ноября был одним из самых главных праздников в стране. Гораздо более значительным чем 1 мая, или даже День Победы. Ну по крайней мере для государства и его чиновников. Но, удивительное дело, знаков-символов, связанных с этим праздником было не так уж и много. Давайте первым делом вспомним о них.

Ниже кроме небольшого обзора самих символов вас ждет подборка праздничных советских открыток, Октябрьская Революция на картинах советских художников и еще более раритетные плакаты времен гражданской войны.

Итак, первым и главным был крейсер "Аврора". Не совсем понятно, почему именно так случилось, если честно. Вот решили, что символом будет именно "Аврора" и все тут ) Хотя осенью 1918 года крейсер даже планировали затопить в фарватере в районе Кронштадта, чтобы потенциальные корабли интервентов не пробились к Петрограду. Обошлось.

Активно его начали продвигать как символ Революции после 1927 года. Хотя корабль был еще на ходу и участвовал в походах, в том числе и заграничных. Хотя корабль устарел, и к 1941 году «Аврору» планировали исключить из списков флота, но осуществлению этого помешала война.
Корабль находился в Ораниенбауме и участвовал в обороне города. 130- миллимитровые орудия были сняты с корабля и установлены как отдельная батарея (артбатарея «А»), а судно выполняло роль пункта ПВО. И надо сказать, де-факто немцы корабль практически потопили.

В августе 1944 года было принято историческое решение. Исполнительный комитет Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся принял постановление, по которому «Аврору» надлежало установить у Петроградской набережной в качестве музея-памятника истории флота и учебного блокшива Ленинградского Нахимовского военно-морского училища. Корабль подняли, почистили и отбуксировали на место. Там он и стоит по сей день, если не считать 2 ремонтов в 1984 году и в 2014 году. И если честно, от "Авроры" почти ничего не осталось.

Еще один интересный момент - 22 февраля 1968 года указом Президиума Верховного Совета СССР Краснознамённый крейсер «Аврора» был награждён орденом Октябрьской Революции, став единственным в стране дважды орденоносным кораблём. Причем на ордене изображён сам крейсер ))

Красная гвоздика .
Еще один символ, который везде и всюду присутствовал на этом празднике. На открытках, в кино, на манифестациях и парадах. Даже в петличках первых лиц государства в этот день можно было видеть именно этот цветок.

Я всегда думал почему так? И скорее всего, это аллюзии на другой символ, который присутствовал в 1917 - красный бант. Ибо революционно настроенные личности носили или красные ленточки, или красный бант. Причем второй был предпочтительнее. Так было и в Февральскую Революцию, причем доходило до маразма. Когда с красным бантом во главе Гвардейского флотского экипажа по улицам дефилировал....двоюродный брат императора великий князь Кирилл Владимирович.Тот самый, кто в 1924 году, в эмиграции, провозгласил себя Императором Всероссийским Кириллом I,и чьих дочь и внука мы постоянно видим у нас в стране как якобы претендентов на гипотетический престол.

В позднесоветские времена бант был не совсем в моде, зато гвоздики стали серьезной символикой. Хотя и банты вешали. Некоторые даже много. Как, например, Черненко:

Революционные матросы . Куча фильмов, показывающих и рассказывающих нам о том, что революцию делали матросы. Каноничный образ был примерно такой:

Но дело в том, что 80% матросов были приверженцами анархизма, и никак не могли быть причислены к сторонникам большевиков. Просто была буча, и они в ней поучаствовали. И уж точно нельзя сказать,что они были единственный революционной силой в городе. Ибо большое число сухопутных войск Петербургского гарнизона, в том числе лейб-гвардии Литовский полк, поучаствовали в мятеже. Но вот сложилось именно так - революционные матросы впоследствии стали одним из главных символов Революции.

Броневик.
Почему это убероружие так ценилось в те времена, я до конца понять не могу

Хотя колеса, какая-никакая броня и пулеметы-это ценилось. Особенно в локальных конфликтах. Опять-таки, Ильича весной при возвращении из эмиграции занесло именно на броневечок, с которого он какую-ту фигню нес. "Апрельские тезисы" он изложил вечером с балкона особняка Кшесинской, а не на Финляндской вокзале, как принято считать. Хотя памятник стоит, и даже башню броневика можно заметить.

Вот у народе все и перемешалось в голове

Ну и Смольный . До 1917 года в этом красивом здании, построенном знаменитым Кваренги, располагался Смольный институт благородных девиц - первое в России женское учебное заведение, положившее начало женскому образованию.

Однако в октябре 1917 года институт был переведён в Новочеркасск, после чего в опустевшем здании расположился штаб по подготовке к восстанию большевиков, которым руководил Петроградский военно-революционный комитет. В принципе этот был мозг и сердце всей революции (мятежа). Именно туда с конспиративной квартиры пробирался и Ленин.
В состав военно-революционного комитета вошли представители ЦК, и петроградских и военных партийных организаций партий левых эсеров и большевиков, делегаты президиума и солдатской секции Петросовета, представители штаба Красной гвардии, Центробалта и Центрофлота, фабзавкомов. В составе ВРК было организовано Бюро ВРК, осуществлявшее оперативную работу. В состав Бюро ВРК входили левые эсеры Лазимир и Г. Н. Сухарьков, большевики Подвойский и Антонов-Овсеенко. Во главе Бюро ВРК и самого ВРК формально стоял левый эсер П. Е. Лазимир, но зачастую решения принимались большевиками: Л. Д. Троцким, Н. И. Подвойским, В. А. Антоновым-Овсеенко. Поэтому, можно говорить, руководил восстанием прежде всего "пария революции" Лев Троцкий.

Начиная с 1918 года здание занимают органы городского управления - Ленинградский городской Совет депутатов трудящихся и городской комитет ВКП(б)/КПСС (вплоть до 1991 года). С 1996 года Смольный служит официальной резиденцией губернатора Петербурга.

Некоторые виды искусства,наглядной агитации,пропаганды.
Ну или просто С праздником всех тех,кто считает это праздником.
Ленинград, крейсер "Аврора",открытка издательства "Планета" 1987 год.

Карманные календари,думаю у меня не весь цикл в коллекции есть,но вот что есть,к 70-й годовщине Октября.

Самый популярный и узнаваемый корабль в мире.

Октябрьская Революция в живописи

К столетней годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции подборка картин посвященных судьбоносному Октябрю 1917 года изменившего историю России и всего человечества. Именно в этот день начался тот путь, который привел советского солдата в Берлин, а советского человека в космос.

Ленин и Сталин в конце лета 1917 года в Разливе.

Принятие решения о вооруженном восстании.

Александр Керенский.

Керенский накануне революции.

Как пройти в Смольный.

Смольный в дни Октября.

Ленин в Смольном.

Великая ночь.

Левый марш.

На Зимний.

Сталин как организатор Октябрьской революции.

Канун Октября.

Перед штурмом.

Аврора.

Залп Авроры.

Залп Авроры. В Зимнем дворце.

Залп Авроры. Смольный.

Последний выход Керенского.

Арест Временного Правительства.

Революция победила.

Провозглашение Советской власти. Это оригинальная картина, на редактуре времен Хрущева Сталина замазали.

Да здравствует Октябрьская революция.

Революционный Петроград.

Красногвардейцы Петрограда.

Революционный матрос.

Первый декрет Советской власти.

Ленин и революционные матросы.

Выступление Ленина на одном из петроградских заводов.

Ленин в редакции Правды.

Мир народам!

Декрет о мире.

Декрет о мире.

Солдат Революции.

Патруль.

Погромы винных магазинов.

На улицах Петрограда.

В штабе обороны Петрограда.

Вручение Дзержинскому решения об образовании ВЧК. Есть еще один вариант этой картины, где Сталина нет.

Яков Свердлов.

Декрет о земле.

Дзержинский.

Мы наш, мы новый мир построим!

С праздником товарищи! С днем Великого Октября!

Плакаты времен Гражданской войны

Особенно интересно, на тему Украины и Донбасса.

Первое время к вопросам символики большевики относились безразлично: красное знамя они использовали скорее по революционной традиции, а герба у Советской России не было до июля 1918 года.

Однако с началом советского государственного строительства стало понятно, что отсутствие официальной символики создаёт множество проблем, особенно в таких структурах, как армия.

Инициатива утвердить новый государственный флаг исходила от главного партийного бюрократа — Якова Свердлова. Большевики считали его лучшим организатором, именно поэтому Свердлов возглавил президиум ВЦИК.

8 апреля 1918 года Свердлов предложил признать Красное знамя революции государственным флагом Советской России. Инициативу поддержали, и спустя шесть дней, 14 апреля, был опубликован декрет о флаге Российской республики.

«Вплоть до апреля 1918 года официальным флагом социалистической республики продолжал оставаться бело-сине-красный флаг, принятый ещё Временным правительством. Хотя он почти не использовался, были случаи, когда его вывешивали наравне с революционными красными знамёнами», — рассказал в беседе с RT историк, член Геральдического совета при президенте РФ Станислав Думин.

• Первый председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета Яков Свердлов
• РИА Новости

«Красные» традиции

Коммунисты, аргументируя цвет нового знамени, ссылались на средневековую Персию, где в конце VIII века произошло Восстание краснознамённых. Однако оно не имело никакого отношения к революционному движению, поскольку носило исключительно религиозный характер.

Красный цвет как революционный символ получил распространение в эпоху Великой французской революции, когда левые радикалы (якобинцы, пришедшие к власти на волне революционного террора 1793—1794 годов) активно использовали красный фригийский колпак как одну из эмблем республики, а красное знамя — как символ крови мучеников революции.

В XIX веке красный флаг окончательно утвердился в качестве революционного символа. А поскольку главными революционерами в это время стали социалисты и анархисты, именно они присвоили себе право на красное знамя, которое отныне поднималось там, где вспыхивали восстания против власти.

В мае 1831 года в уэльском городе Мертир-Тидвилле рабочие подняли мятеж против английских властей. Они поддерживали движение чартистов, выступая против роста безработицы и сокращения заработной платы.

В 1832 году красный флаг поднимают в Париже на похоронах видного либерального политика генерала Ламарка. Алое знамя с надписью «Свобода или смерть» стало символом республиканцев в последовавшей вскоре революции 1832 года. Впрочем, её быстро подавил король Луи-Филипп, а за красным флагом утвердилась репутация символа бунтовщиков.

«Революционным красный флаг сделали политики. Ранее красный цвет широко применялся в гербах и знамёнах европейских государств — от Англии до Швейцарии. Но с XIX века красный флаг становится символом революционного движения, и именно в таком качестве его приняли большевики», — рассказал в интервью RT Думин.

Символ революции

Во время революции 1848 года французские коммунисты попытались сделать красное знамя государственным флагом республики, провозглашённой 25 февраля. Но временное правительство во главе с Альфонсом де Ламартином убедило народ в необходимости сохранить трёхцветное знамя, ставшее символом французской нации. Компромиссным решением, отвечающим требованию радикалов, стала красная розетка — её добавили на флаг как знак революции. Эти события увековечил художник Филиппото, изобразивший на своей картине защищающего трёхцветный флаг Ламартина на ступенях парижского муниципалитета.

• «Альфонс де Ламартин у Отеля-Де-Вилль отвергает красный флаг 25 февраля 1848 года»
• Феликс-Эмманюэль-Анри Филиппото

С марта по май 1871 года в Париже действовало революционное правительство. Столица Франции после массового недовольства поражением в войне с Пруссией стала оплотом наиболее радикальных сил: большинство депутатов созданного революционерами правительства — коммуны — были социалистами и анархистами. И разумеется, они подняли красный флаг, под которым сражались против войск правительства Франции, сформированного национальным собранием. Но коммуна была подавлена, и алое знамя снова оказалось вне закона.

Зато красный флаг всё чаще можно было увидеть во время рабочих забастовок и митингов. Так он «дошёл» и до Российской империи, появившись на первой политической демонстрации у Казанского собора в 1876 году. Вскоре красный цвет стали использовать левые и либеральные российские оппозиционеры. Представители конституционных демократов шли под красным знаменем не менее охотно, чем социалисты.

• Первая демонстрация на Знаменской площади в Петрограде перед памятником Александру III
• Gettyimages.ru
• Hulton Archive

После образования РСДРП (Российская социал-демократическая рабочая партия) красный флаг приняли и социал-демократы — как большевики, так и меньшевики. Красное знамя поднималось в дни революции 1905-го, а после февральской революции 1917 года стало главным символом радикальных перемен, в то время как государственный триколор постепенно отходил на второй план.

«Интересно, что красный флаг был принят в качестве государственного в , где правящая нацистская партия считалась социалистической и поэтому использовала традиционный цвет флага рабочего движения, добавив к нему партийную эмблему — свастику. Есть информация, что жители немецких городов, сдаваясь нашей армии, спарывали с нацистских флагов круг со свастикой и вывешивали красные полотнища на своих домах», — рассказал Думин.

Однако у пришедших к власти большевиков монополии на красный флаг не было. Если белое движение выбрало в качестве своего знамени отвергнутый коммунистами триколор, то представители левого антибольшевизма сохраняли верность красному цвету. В июне 1918 года в Самаре собрался комитет членов Учредительного собрания, разогнанного большевиками. Эсеры, захватившие в нём лидерство, выступили против своих недавних союзников большевиков под красными знамёнами.

Ижевско-Воткинское рабочее восстание против большевистской диктатуры тоже проходило под красными флагами. А сформированные восставшими Ижевская и Воткинская дивизии прошли всю в войсках адмирала Колчака. Они приняли символику белых армий, но до конца войны уходили в бой под звуки «Интернационала».

Знамя Победы

В советское время бытовало мнение, что красные флаги широко использовались в Древней Руси и Московском государстве. Однако современные историки считают это заблуждением. Древние стяги чаще всего делались разноцветными, богато вышивались золотой и серебряной нитью. Красный цвет никогда не был главенствующим, хотя и применялся широко, поскольку является ярким и виден издалека. В русских летописях нет упоминаний о цвете знамён древнерусских князей, но обязательно указывается, что они украшались изображениями святых. Тем не менее эксперты говорят о прямой связи красного знамени с русской военной традицией.

«Красный цвет присутствовал и на древнерусских знамёнах, знамени ополчения Минина и Пожарского, а в XVIII—XIX веках стал одним из главных цветов полковых знамён русской императорской армии», — отметил Думин.

Красный флаг был первоначально принят как государственный в РСФСР, а затем, после образования СССР, он стал символом молодой советской республики. Распространение левой идеологии после Второй мировой войны привело к власти коммунистов во многих странах мира — и красным знаменем «вооружился» целый ряд государств.

«Для России красное знамя — в первую очередь Знамя Победы, именно в таком качестве оно включено в современную символику нашего государства. К тому же для большинства наших граждан красный флаг связан с воспоминаниями о прошлом. Часто он становится символом ностальгии по успехам и достижениям СССР», — считает Думин.

• Боец Красной армии водружает Знамя Победы на здании поверженного Рейхстага
• Министерство обороны Российской Федерации

По словам эксперта, в 1990 году после выборов депутатов Верховного Совета РСФСР начались поиски новых символов России.

«И депутаты обратились к бело-сине-красному флагу, который в то время уже активно использовался на митингах и демонстрациях как символ демократической России. Первоначально большинство депутатов были не готовы поддержать символ, ещё недавно считавшийся контрреволюционным, но после августовских событий 1991 года петровский флаг вновь стал государственным флагом России», — резюмировал Думин.

Есть такой рецепт производства артиллерийских орудий: нужно взять круглую дыру и облить ее сталью – получится орудие. Целый ряд исторических концепций фабрикуется именно по этому рецепту: берут совершеннейшую дыру и обливают ее враньем: получается история. Или исторический факт. Именно по такому рецепту Петр Первый был сделан Великим, Екатерина II – Великой, Павел I – безумцем, Николай Первый – Палкиным.

Противоречие символики с самыми очевидными фактами не играет, по-видимому, никакой роли. Вот умный человек. Лев Тихомиров, пишет, что Петр Первый понавыдумывал таких законов, которые, если бы у него хватило гениальности еще и провести их в жизнь, привели бы к форменной катастрофе, но, к счастью для России, гениальности Петра Первого хватило только на законодательное прожектерство… И – все-таки: гений. Другой, тоже умный человек, В. Ключевский, вертится, как черт перед заутреней, сам себе на каждом шагу противоречит, а опасные пункты символики старается обходить как можно осторожнее. Проф. Платонов посвятил целую книгу реабилитации петровской гениальности – в Советской России это предприятие абсолютно безнадежное – и самым тщательным образом обходит: и дезертирство под Нарвой (при пятикратном превосходстве сил), и бегство из-под Гродно, и, наконец, такой военный скандал, какого в русской истории больше не было никогда: Прутскую капитуляцию.

И Нарва и Гродно объясняются стандартизировано: престиж шведской непобедимости. И старательно обходится стороной нам почти неизвестный генерал-майор Келин, у которого в Полтаве было: четыре тысячи «гарнизонной команды» и четыре тысячи «вооруженных обывателей» и который был, по-видимому, совершенно не проницаем ни для какого «престижа» Этот генерал-майор Келин, во главе восьми тысяч плохо вооруженного сброда (можно себе представить Полтавскую «гарнизу» и вооруженных обывателей!), разделал тридцатитысячную армию Карла XII так, что от нее осталась – по Ключевскому, «голодная и оборванная толпа», и, кроме того, толпа, лишенная пороха, а следовательно, и артиллерии. Полтавская победа над этой толпой была описана двести пятьдесят раз. А о генерал-майоре Келине я не смог найти никакой литературы. Не знаю, есть ли она вообще. Вероятно, нет. Ибо, если мы сопоставим два факта: а) дезертирство при Нарве, при пятикратном превосходстве русских сил и б) защиту Полтавы при четырехкратном превосходстве неприятельских сил, то совершенно очевидно, что от стратегического гения Петра Первого не останется абсолютно ничего. Но этот «гений» был необходим социально для правых, ибо он символизирует начало крепостного права, и для левых, ибо он символизирует революционное насилие над нацией.

Практически в установлении крепостного права Петр Первый был абсолютно ни при чем. Он не отдавал себе отчета в том, что делалось вокруг него и от его имени. Екатерина Вторая отдавала себе совершенно ясный отчет: она то взывала к Сенату, то писала наказы, то плакала – но сделать она не могла ничего: ее убили бы еще проще, чем убили Императора Павла Первого.

Эта маленькая справка по поводу исторической символики приведена потому, что история – или, точнее, историография – Февральской революции с изумительной степенью точности повторяет рецепт артиллерийского производства: берется дыра и дыра обливается выдумками. Самое занятное то, что в феврале 1917 года никакой революции в России не было вообще: был дворцовый заговор. Заговор был организован:

а) земельной знатью, при участии или согласии некоторых членов династии – тут главную роль сыграл Родзянко;

б) денежной знатью – А. Гучков и

в) военной знатью – ген. М. Алексеев.

У каждой из этих групп были совершенно определенные интересы. Эти интересы противоречили друг другу, противоречили интересам страны и противоречили интересам армии и победы – но никто не организует государственного переворота под влиянием плохого пищеварения. Заговор был организован по лучшим традициям XVIII века, и основная ошибка декабристов была избегнута: декабристы сделали оплошность – вызвали на Сенатскую площадь массу. Большевистский историк проф. Покровский скорбно отмечает, что Императора Николая Первого «спас мужик в гвардейском мундире». И он так же скорбно говорит, что появление солдатского караула могло спасти и Императора Павла Первого. Основная стратегическая задача переворота заключалась в том, чтобы изолировать Государя Императора и от армии и от «массы», что и проделал ген. М. Алексеев. Самую основную роль в этом перевороте сыграл А. Гучков. Его техническим исполнителем был ген. М. Алексеев, а М. Родзянко играл роль, так сказать, слона на побегушках. Левые во всем этом были абсолютно ни при чем. И только после отречения Государя Императора они кое-как, постепенно пришли в действие: Милюков, Керенский, Совдепы и, наконец, Ленин – по тем же приблизительно законам, по каким развивается всякая настоящая революция. Но это пришло позже – в апреле – мае 1917 года. В феврале же был переворот, организованный, как об этом сказали бы члены СБОНРа или Лиги, «помещиками, фабрикантами и генералами». Так что, если члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий клянутся великими принципами Февраля, то они клянутся принципами «помещиков, фабрикантов и генералов». По всей вероятности, ни о чем этом члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий и понятия не имеют.

Таким образом, символика Февраля с потрясающей степенью точности повторяет символику Петра Первого. Правые, которые сделали революцию, признаться в этом не могут никак. Именно поэтому правая публицистика эмиграции ищет виновников Февраля в англичанах, немцах, евреях, масонах, японцах, цыганах, йогах, бушменах, в нечистой силе и в деятельности темных сил, ибо как признаться в том, что «темными силами» были как раз помещики, фабриканты и генералы? Не могут об этом говорить и левые – ибо что тогда останется от народной революции? От великих завоеваний Февраля? И от «восстания масс против проклятого старого режима»? Правые не могут признаться в том, что страшная формулировка Государя Императора о предательстве и прочем относится именно к их среде, левым очень трудно признаваться в том, что февральская манна небесная, так неожиданно свалившаяся на них, исходила вовсе не от народного гнева, не от восстания масс и вообще не от какой «революции», а просто явилась результатом предательства, глупости и измены в среде правившего слоя.

Таким образом, фальшивка Февраля декорируется с двух сторон: левые пытаются все свалить на народ, правые – на народ, «обманутый левыми».

Как будет показано дальше, никакой «народ» никакого участия в Феврале не принимал. Но кое-какие массы принимали кое-какое участие в «углублении Февраля» – а что им оставалось делать? Веками и веками привычная власть пала. Кому было верить? Массы не верили никому.

Прежде чем перейти к изложению фактической стороны событий конца 1916 года, когда заговор назревал, и начала 17-го, когда он был реализован, попробуем поставить вопрос: кому это было нужно? – qui prodest?2 Нельзя же, в самом деле, предполагать, чтобы люди по пустякам пошли на такое предприятие, которое при неудаче грозило виселицей. Чтобы такие факторы, как болезненная застенчивость Государыни Императрицы, могли бы толкнуть людей на государственный переворот. Или чтобы даже и Распутинская легенда, созданная верхами аристократии, могла играть какую-то реальную роль. Ведь вот никого в свое время не возмущали ни Орловы, ни Зубовы – при всей фактической стороне их плодотворной деятельности. Почему вымышленное «влияние» Распутина могло вызвать негодование? И именно в тех слоях, которые по ежедневной своей практике не могли не знать, что никакого влияния не было. Никакой роли не могло играть и положение армии, ибо если кто-либо в мире знал, что армия наконец вооружена до зубов, то в первую голову этого не могли не знать ген. Алексеев, как начальник штаба Верховного Главнокомандующего, и А. Гучков, как председатель Военно-промышленного комитета. Впоследствии М. Родзянко – самый массивный, самый громогласный и, по-видимому, самый глупый из участников заговора – писал о том, что с революцией или без революции Россия все равно была бы разбита. Как мы уже знаем, некоторые, несколько более умные люди, чем М. Родзянко, – У. Черчилль и А. Гитлер придерживались диаметрально противоположной точки зрения. Таким образом, все эти соображения отпадают начисто. Остаются другие.

Если мы честно продумаем нашу внутреннюю историю Петербургского периода, то мы увидим, что красной и кровавой нитью проходит через нее цареубийство. Говоря несколько символически – от Царевича Алексея Петровича до Царевича Алексея Николаевича. Все цареубийства, кроме цареубийства 1 марта 1881 года, были организованы знатью. И даже убийство Царя-Освободителя находится под некоторым вопросом: в самом деле, почему не смогли охранить? Может быть, не очень хотели? Жалкая кучка изуверов организует семь покушений, и весь аппарат Империи никак не может с этой кучкой справиться.

В самом деле – почему? Как бы то там ни было, место, занимавшееся русскими государями, было самым опасным местом в мире. И если Алексей Петрович, Иоанн Антонович, Петр Третий, Павел Первый, Александр Второй и Николай Второй погибли от руки убийц, то ведь Николай Первый и Александр Третий спаслись только случайно. Восшествие на российский престол почти равнялось самоубийству. Дело заключалось в том, что Петербургская Империя строилась как Империя крепостническая, и Петербург был необходим как штаб, который мог бы держать монархию в плену, изолировав ее от страны, от нации, от массы и непрерывно держа носителей Верховной Власти под дулом цареубийства. Так было с Алексеем Петровичем и так же случилось с Николаем Александровичем. Санкт-Петербург был построен именно для этого.

Русская знать стояла накануне полной экономической катастрофы, точно так же, как перед Петром Первым она стояла накануне политической. В предвоенные годы дворянское землевладение теряло до трех миллионов десятин в год. Задолженность дворянского землевладения государству достигла чудовищной суммы в три миллиарда рублей. Если эту сумму перевести хотя бы на цену фунта мяса (около двугривенного в России тогда и около доллара в САСШ3 сейчас), то она будет равняться 12–15 миллиардам долларов. Два или три «плана Маршалла», вместе взятых. Покрыть эту задолженность дворянство не имело никакой возможности – оно стояло перед полным банкротством.

Низовое и среднее дворянство давно примирилось с судьбою. Оно, по существу, возвращалось в старое положение московского служилого слоя. Оно заполняло администрацию, армию, свободные профессии, в очень слабой степени шло и в промышленность. Если, по словам алдановского профессора Муравьева, Александр Второй отнял у дворянства половину его состояния, – то Столыпинские реформы отнимали и вторую. Для дворянской массы это уже не было угрозой: она служила, работала, и ее «поместья» были только или «подсобным предприятием», или – еще проще – дачей. Для нашего «вельможества» Столыпинская реформа была началом окончательного конца. Такие дворяне, как А. Кони, или Л. Толстой, или Д. Менделеев, или даже А. Керенский, шли в «профессию», которая иногда оплачивалась очень высоко, но которая никак не могла оплатить ни дворцов, ни яхт, ни вилл в Ницце, ни даже яхт-клуба в Петербурге. Это было катастрофой, отсюда и та травля, которой подвергался П. А. Столыпин со стороны Совета Объединенного Дворянства. Супругу министра Его Величества П. А. Столыпина в «салонах» не принимали, как не принимали и супругу С. Ю. Витте.

П. А. Столыпин был убит. Государь продолжал то дело, которое не совсем уж правильно называется Столыпинской реформой, правильнее было бы назвать его Николаевской реформой, как всегда медленно и как всегда с огромной степенью настойчивости, – ничего не ломая сразу, но все переделывая постепенно. Для дворцов, яхт, вилл и прочего отстранение Государя Императора было единственным выходом из положения – точно так же, как в свое время убийство Павла Первого.

Особенно трагическая черточка всего этого заговора заключается в том, что и часть Династии приняла в нем активное участие. Династия – чем дальше от престола, тем больше сливалась с земельной аристократией, с ее политическими и социальными интересами. В начале января 1917 года повелением Государя Императора четыре Великих Князя были высланы из Петербурга (см.: С. Ольденбург, т. II, с. 232) – и конечно, у Государя Императора были для этого достаточные основания, при Его антипатии ко всякого рода крутым мерам. Династически-аристократическая группа строила свои расчеты на Вел. Кн. Николае Николаевиче, который, кажется, не без основания считался крайним реакционером и отношение которого к Царской Семье было чрезвычайно плохим. Тот факт, что о заговоре Вел. Кн. Николай Николаевич знал, не может, по-видимому, вызывать никакого сомнения. Дальнейшее пока неясно. Но, во всяком случае, именно эти круги обеспечили заговору его технического исполнителя, ген. Алексеева.

Основной пружиной заговора был, однако. А. И. Гучков. Для этого у него были свои основания, и эти основания категорически и непримиримо расходились с мотивами аристократической группы.

После П. А. Столыпина А. И. Гучков был, конечно, самым крупным человеком России. В его патриотизме не может быть никаких сомнений, но ведь «патриотами» были и французские якобинцы, «патриотами» называют себя наши ленинцы и сталинцы, чекисты и энкаведисты, так что этот термин почти ничего не говорит. Пока был жив П. А. Столыпин, А. И. Гучков со всей своей силой поддерживал и П. А. Столыпина и правительство вообще. Со смертью П. А. Столыпина А. И. Гучков перешел в оппозицию, имевшую два разреза.

Правая публицистика эмиграции очень любит идеализировать положение, существовавшее в России в предвоенные годы. Нет, положение никак не было блестящим. Не забудем того, что в 1902–1908 годах по Высочайшему повелению была создана комиссия по исследованию причин «оскудения центра России», под председательством В. Н. Коковцова. Так что факт «оскудения» был признан официально. И была найдена его причина – главным образом община. Не забудем того, что писал такой правоверный монархист, каким, конечно, является Л. Тихомиров.

«Господство бюрократической системы… довело до страшного упадка нашу Церковь, изуродовало дух земского самоуправления, подорвало даже боевые качества русской армии. Оно, наконец, так подорвало уровень самой бюрократии, что уже стало невозможно находить способных и дельных работников администрации».

На ту же тему можно было бы привести еще более резкие мнения и бар. Н. Врангеля, и кн. С. С. Волконского, и А. С. Суворина, и многих других – правых людей. Русская бюрократия действительно была очень плоха, для 1912 года, конечно. Для 1951 она показалась бы общим собранием ангелов – ничего не поделаешь, мы прогрессируем… П. А. Столыпин кое-как привел эту бюрократию в кое-какой порядок. После его гибели начались Штюрмеры: людей в данном слое не было, как на это не раз жаловался и Государь Император. Но в России вообще людей было сколько угодно, и, конечно, одним из них, может быть, первым из них, был А. И. Гучков – и лично, и социально.

А. И. Гучков был представителем чисто русского промышленного капитала, который хотел и который имел право, по крайней мере, на участие в управлении страной. В этом праве придворная клика ему отказывала. Об этой клике А. Суворин писал:

«У нас нет правящих классов. Придворные – даже не аристократия, а что-то мелкое, какой-то сброд» («Дневник», с. 25).

Этот «сброд», проживавший свои последние, самые последние закладные, стоял на дороге Гучковым, Рябушинским, Стахеевым, Морозовым – людям, которые делали русское хозяйство, которые строили молодую русскую промышленность, которые умели работать и которые знали Россию. От их имени А. И. Гучков начал свой штурм власти. Власть для него персонифицировалась в лице Государя Императора, к которому он питал нечто вроде личной ненависти. Во всяком случае, Высочайший прием А. Гучкова, как председателя Государственной Думы, был очень холоден. В Петербурге рассказывали, что, отметая претензии А. Гучкова на министерский пост, Государь Император якобы сказал: «Ну, еще и этот купчишка лезет». Фраза в устах Государя Императора очень мало правдоподобная. Но – фраза, очень точно передающая настроения «правящих сфер», – если уж и П. А. Столыпин был неприемлем как «мелкопоместный», – то что уж говорить об А. Гучкове? Лучшего премьер-министра в России не было. Но для того, чтобы назначить А. Гучкова премьер-министром, Государю Императору пришлось бы действовать в стиле Иоанна Грозного. Стиль Иоанна Грозного исторически себя не оправдал: его результатом было, в частности, и Смутное время.

Предреволюционная Россия находилась в социальном тупике – не хозяйственном, даже и не политическом, а социальном. Новые слои, энергичные, талантливые, крепкие, хозяйственные, пробивались к жизни и к власти. И на их пути стоял старый правящий слой, который уже выродился во всех смыслах, даже и в физическом.

Сейчас, треть века спустя после катастрофы Февраля 1917 года, мы можем сказать, что объективно внутреннее положение России было почти трагическим. Сейчас, после Февральской и Октябрьской революций, мы обязаны наконец констатировать тот факт, что вся наша история Петербургского периода была до крайности дисгармонична: если половина носителей Верховной Власти гибла от руки убийц и из всех Императоров России только Петр Первый и Александр Первый не находились в состоянии непрерывной и смертельной опасности со стороны правящих слоев страны, то о внутренней гармонии в стране могут говорить только «Часовые» и иже с ними. Но «Часовые» и иже с ними не могут, не смеют констатировать того факта, что из всех слабых пунктов Российской Государственной конструкции верхи армии представляли самый слабый пункт. И все планы Государя Императора Николая Александровича сорвались именно на этом пункте.

Л. Тихомиров был прав: бюрократия поставила под угрозу даже и боеспособность армии. Может быть, лучше было бы сказать точнее: не боеспособность личную, а боеспособность техническую. Блестящие традиции Суворова, Потемкина, Кутузова и Скобелева были заменены прусской муштрой, против которой так яростно восставал М. Скобелев, – последний «из стаи славных». Дольше всего эта блестящая традиция сохранилась в нашей кавказской армии, где даже и во времена Николая Первого солдат называл своего офицера по имени и отчеству и где солдат и офицер были боевыми товарищами – младшими и старшими, но все же товарищами. Эта традиция была заменена прусско-остзейской. Целый и длинный ряд социальных причин привел к тому, что если Россия, взятая в целом, дала миру ряд людей самой, так сказать, первейшей величины и дала их во всех областях человеческого творчества, то самый важный участок – армия – был обнажен. Как ни плоха была старая бюрократия, но даже и из ее среды государи могли подбирать таких людей, как С. Витте, В. Коковцов, Н. Сазонов, не говоря уже о П. Столыпине. На верхах армии была дыра. После каждых крупных маневров производились массовые чистки генералитета, военный министр с трибуны парламента расписывался в бездарности командного состава армии. Но что было делать? Самый чин генерала в довоенной России приобрел, с легкой руки Ф. Достоевского, явственно иронический характер. Но – делать было нечего, людей не было и после страшной генеральской чистки, произведенной Вел. Кн. Николаем Николаевичем в начале войны, обнаружилось, что на место вычищенных поставить некого. Чистка подняла популярность Великого Князя в армии – точнее, в ее солдатском составе, но шла война, и делать было нечего.

Генерал М. Алексеев был типичным генералом не от инфантерии, не от кавалерии и не от артиллерии, а от бюрократии. Генерал-канцелярист.

Другой генерал – А. Мосолов, придворный дипломатический генерал, пишет о ставке так:

«Окружение Царя в ставке производило впечатление тусклости, безволия, апатии и предрешенной примиренности с возможными катастрофами».

И тут же ген. А. Мосолов прибавляет поистине страшный штрих:

«Честные люди уходили, и их заменяли эгоисты, ранее всего думавшие о собственном интересе».

Таков подбор «кадров», сделанный ген. М. Алексеевым. Из каких соображений пошел он на приманку государственного переворота?

Аристократия и буржуазия имели совершенно ясные и классовые мотивы. Какие мотивы могли быть у ген. М. Алексеева? Об этом можно только гадать. Самая вероятная догадка сводилась бы к тому, что Государь Император брал командование армией в свои собственные руки и что переворот мог означать– Вел. Кн. Николая Николаевича в качестве регента Империи, а ген. М. Алексеева в качестве верховного главнокомандующего армией, – армией, которая стояла на пороге, казалось бы, совершенно гарантированной победы. Почему бы М. Алексееву не стать вторым М. Кутузовым? Это – самое вероятное объяснение. А может быть, и единственное.

Глава I. Свержение монархии и политические символы

1. Восстание в Петрограде

2. Праздники свободы

3. Красная Пасха революции

Глава II. Отрицание старых символов

1. Государственные символы

2. Военные знамена и военно-морской флаг

3. Царские портреты и памятники «старого режима»

4. Награды

5. Форма одежды и знаки отличия

6. Революция: отражение в ономастике

Глава III. Символы "Новой жизни"

1. Символы революции в условиях революции

A) Борьба за красный флаг

Б) "Марсельеза" и "Интернационал"

B) "Граждане" и "товарищи" Г) Живой символ революции

2. Революционные символы и массовая культура

3. Время в политической культуре революции

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Колоницкий, Борис Иванович

Заключение

К 1917 году в России сложилась своеобразная политическая контрсистема - система революционного подполья. В разные периоды, в различных странах существовали и более развитые структуры подполья, однако, в отличие от русского образца, они были, как правило, направлены против чужеземного господства (Польша, Ирландия). В России же подполье часто было направлено и против "своей" империи. Несмотря на полицейские репрессии и разоблачения, структуры революционного подполья воссоздавались вновь и вновь. Возрождение, воссоздание организаций революционного подполья облегчалось наличием специфической политической культуры революционного подполья, которая была создана благодаря творческим усилиям нескольких поколений революционных интеллектуалов. Так, появились сотни стихотворных текстов, на основе которых были созданы десятки популярных революционных песен. При этом авторы ориентировались на европейскую революционную и социалистическую традицию, особенно ощутимо здесь влияние французской и польской революционных традиций.

Субкультура революционного подполья вступала в диалог с субкультурами различных социо-культурных групп, возможно, это и было важным фактором ее саморазвития. Нельзя не видеть связь субкультуры подполья с культурой российской интеллигенции. Традиция революционного подполья оказала немалое воздействие и на формирование субкультуры "сознательных рабочих", т.н. "рабочей интеллигенции".

Практически все важные революционные символы были созданы до революции 1905 года, можно предположить, что в ходе Первой российской революции и в последующий период, в новых условиях, потенциальные творцы революционных символов нашли иные способы для политического и творческого самовыражения. Однако в этих условиях революционная символика получила широкую известность, революционные символы тиражировались. Политическая культура подполья, оставаясь нелегальной, подпольной, проникала и в массовую культуру.

Февральская революция на какое-то время объединила совершенно несоединимые политические движения, сплотившихся против общего врага -"темных сил". При этом сам этот термин мог "переводится" совершенно по-разному. "Темные силы" в одних случаях означали Распутина и т.н. "распутинцев", в других - "германскую партию" и "немецких шпионов", "придворную партию" и некий "черный блок". Черносотенцы именовали так евреев и масонов, социалисты же - монархистов, а то и "буржуев". Против "темных сил", этого "общего" врага выступили республиканцы и монархисты, социалисты и предприниматели, сторонники войны и ее противники, приверженцы империи, сторонники национальной автономии и сепаратисты.

Но, преследуя различные цели, они использовали в целях мобилизации одни и те же политические символы, хотя и не всегда отождествляли себя с ними. Февральская революция происходила под красным флагом, под звуки французской "Марсельезы" и под пение русской "Рабочей марсельезы".

Для одних это были давние, важные и дорогие символы. Некоторые же активные участники Февраля либо лишь терпели революционную символику, либо пытались тактически ее использовать в своих интересах. Однако даже подобное "толерантное" отношение к революционной символике ради достижения конкретных политических целей способствовало ее утверждению. Националисту В.В.Шульгину "крикливые звуки" и "завывание" "Марсельезы" "резало нервы", однако само присутствие этого известного консервативного политика при исполнении "гимна свободы" делало песню "своей", респектабельной, чуть ли не законной и для многих умеренных участников революции".

Социалисты не были единственными участниками революции, которую они сами считали "буржуазно-демократической", но она прошла под

1 Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки. М, 1989. С.183, 190-191, 197, 210. социалистическими и революционными символами, что серьезно повлияло на дальнейшее развитие страны.

Либералы не предлагали в 1917 году своих особых символов. Показательно, например, что в отличие от всевозможных социалистических партий кадеты не издавали в 1917 г. сборники песен. П.Н.Милюков позднее писал: «Партия народной свободы сознавала всю опасность крутого разрыва с политической символикой прошлого» . Однако, как мы видим, старые символы радикально отвергались, и связывать с ними свою судьбу в 1917 году было равнозначно политическому самоубийству: они все чаще воспринимались как символ "контрреволюции". Именно так многие современники относились к похоронам казаков, погибших в дни Июльского кризиса в Петрограде: организаторы этой церемонии демонстративно игнорировали революционную символику "нового строя".

Символы революционного подполья, связанные с европейской социалистической традицией, практически монополизировали после Февраля политическую сферу. В России существовал редкий для военного времени политический плюрализм (возможности монархистов, однако, были существенно ограничены), но в сфере политической символики почти безраздельно господствовали знаки революционного подполья. Любое же покушение на революционные символы воспринималось как контрреволюция. Многие рядовые сторонники Февраля, вне зависимости от своей партийной принадлежности, необычайно болезненно относились к любым попыткам даже частичной символической реставрации. Сложившуюся ситуацию вынуждены были учитывать даже правые политические деятели - вынужденные прибегать к политической мимикрии, они использовали революционную политическую символику.

2 Милюков П.Н. При свете двух революций // Исторический архив. 1993. N 1. С. 171. См. также: Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in Russian Revolution. New York; Oxford, 1979. P.82.

Политическая, культурная и психологическая атмосфера, сложившаяся в стране после Февраля, стимулировала процесс создания новых политических символов. Именно в этот период начинает фактически складываться советская "геральдическая" система.

Символы революции стали фактически символами революционного государства, хотя это не соответствовало законодательству Временного правительства, а порой и явно противоречило юридическим актам, этим правительством одобренным. При этом часть министров активно использовала революционную символику, и способствовала ее легитимации. Двойственное отношение к государственной символике символизировало кризис власти после Февраля. Создавая государственную символику своего режима, делая, например, красный флаг государственным, большевики лишь узаконили реально сложившуюся ситуацию. Отменяя же ордена, погоны и другие знаки отличия, они опирались на массовое и стихийное движение, развивавшееся в течение нескольких месяцев.

Категорическое отрицание старых политических символов имело важное политическое значение. Подчас именно старые символы становились почвой для конфликтов между рядовыми военнослужащими и офицерами, командованием. В конце-концов основную выгоду из этих конфликтов извлекали большевики и их союзники, однако, можно с уверенностью утверждать, что множество больших и мелких "битв за символы" начиналось без прямого участия активистов политических партий. Символы были важнейшим фактором самоорганизации стихийных движений, которые были важным фоном борьбы политических партий и, разумеется, часто влияли на ее исход.

Соответственно, важно выделить периоды, когда борьба вокруг символов приобретает особенно острый характер.

В марте-октябре особое значение имела борьба за утверждение новых символов и ритуалов (Красный флаг, красные банты, "Марсельеза" и др.) и за отрицание символов и ритуалов "старого режима" (национальный флаг, гимн, "поминание" во время церковных служб, погоны, названия кораблей, отдание чести и др.). Исход этих конфликтов вел к усилению власти Советов и войсковых комитетов, хотя они и не всегда сами были инициаторами данных политических баталий, а шли за массовым стихийным движением. В конце-концов и правительство шло навстречу этим движениям, фактически (а иногда и юридически) отрицая статус "старых" символов и придавая официальный статус символам революционным.

После Июля правительство пытается стабилизировать и упорядочить систему государственных символов, отдавая, например, приказы о повсеместном восстановлении официального военно-морского флага. И хотя данное постановление было исполнено, но с точки зрения носителей революционной политической культуры, придерживавшихся разных политических взглядов, действия властей выглядели как "реставрация". Восстанавливая дисциплину, они отдавали своим противникам революционные символы, важнейший в тех условиях инструмент политической мобилизации и легитимации.

К осени 1917 года мода на политику сменяется апатией и разочарованием. Но воздействие революционной традиции наложило глубокий отпечаток на национальную политическую культуру, ее влияние испытывали подчас люди и группы, находившиеся в противостоящих лагерях.

Показательно, что осенью вновь обостряются конфликты вокруг символов, особенно остро они протекают в вооруженных силах. В армии вновь становится актуальным вопрос о погонах, а в военном флоте вновь оспаривается авторитет военно-морского Андреевского флага. Все это было знаком радикализации масс, процесса, способствовавшего политической победе большевиков и их временных союзников - левых эсеров, интернационалистов, анархистов, украинских социалистов. Однако у нас нет свидетельств того, что за всеми этими конфликтами непосредственно стояли какие-либо партийные организации. Вернее было бы предположить, что символы, воспринимавшиеся как "старорежимные", вновь стали инструментом самоорганизации непартийных масс, формой, позволявшей им выразить свое недовольство.

Политическая борьба почти всегда является и борьбой политических символов, конфликтом разных систем символов. Так, в 1917 году система символов революционного подполья вытесняла государственные и национальные символы, которые воспринимались как символы "старого режима".

Однако после Февраля "борьба за символы" имела и другие измерения. Так, шла борьба за право обладания тем или иным символом, попытки оппонентов использовать "свою" символику встречались необычайно резко. Это нашло отражение и в языке революции: себя, своих политических вождей, например, именовали "истинными знаменосцами", которые "высоко держат" красный флаг. Такая формулировка предполагала, что существуют еще знаменосцы "неистинные", недостойные святых символов, либо обманом их присваивающих.

Борьба шла и за понимание символа, за право его "перевода", приписывания ему того, или иного значения. Не все сторонники революции, например, расшифровывали именно социалистическое значение символов, так, для многих красные знамена были общими "флагами свободы", "флагами братства". Они могли восприниматься и как символы интернационализма, противостоящие всем национальным символам, и как новый русский национальный флаг, символ "революционного оборончества". Но красные флаги могли восприниматься как "знамена пролетариата", как символ борьбы с "буржуазией". В ходе развития революции массы могли переориентироваться на радикальные значения уже принятых символов. Менялась иерархия коннотаций, на первый план выходило самое радикальное понимание знака. "Марсельеза", например, не воспринималась уже как патриотический гимн, она использовалась, одновременно, и как песня политического протеста, и как государственный гимн.

Ориентируясь на "углубление" революции большевики могли использовать практически всю систему символов, утвердившуюся после Февраля. Она не требовала радикальной замены, менялась лишь иерархия символов и их "перевод" в рамках единой знаковой системы. "Интернационал", например, потеснил "Марсельезу", хотя, первоначально и не устранил ее. И в глазах многих сторонников Февраля использование и развитие "их" системы политических символов большевиками делало новый режим "революционным", а значит и легитимным.

Можно предположить, что именно политические символы, особенно песни, повлияли на формирование политической культуры "масс", «проснувшихся" к политической жизни после Февраля.

Именно усвоение (и неоднократное "повторение") политических символов было, как правило, начальной фазой политизации. В этом отношении многие солдаты и матросы 1917 года повторяли путь, пройденный ранее несколькими поколениями русской революционной молодежи.

Специфика российской революции 1917 г. заключалась в ее синкретичности: символические изменения имели не только собственно политический, но и политико-морально-религиозный смысл. Язык и символы Российской революции проникали в Русскую православную церковь. Но оборотной стороной политизации церкви была сакрализация политики. Революционные символы приобретали особый, свщенный характер, порой фетишизировались.

Революционные символы оказывали на массы, только приобщавшиеся к политической жизни, особое эмоциональное и эстетическое воздействие.

Массовая политизация после Февраля первоначально проявлялась в огромном спросе на политическую литературу. Однако многочисленных неофитов политической жизни ждало серьезное разочарование: столь притягательные политические тексты содержали огромное количество специальных терминов и непонятных слов, язык современной политики оставался своего рода чужим, иностранным языком. Требовался специальный "перевод" их1.

В этой обстановке именно революционные символы вводили массы в мир политики. Понимаемые буквально, они использовались как инструменты для описания, классификации и интерпретации сложнейшей действительности, как непосредственное руководство к действию. Монопольное положение революционной символики после Февраля объективно вело к углублению революции, вся система революционных символов этому способствовала. Это было на руку прежде всего большевикам и их политическим союзникам. Для достижения же целей, поставленных Временным правительством, для создания общенационального единства, утверждения "общенародного" характера революции, для ведения войны символы "новой жизни" вряд ли были хорошим средством. Скорее могли содействовать "углублению" революции, культурной и психологической подготовке к гражданской войне. Они ориентировали прежде всего на борьбу с внутренним врагом, политическим и социальным. Наконец, они практически исключали возможность присутствия "врага слева", и это также создавало благоприятные условия для сторонников новой революции.

В итоге умеренные социалисты находились в двойственном положении: они не могли отказаться от своих давних политических символов, продолжали их распространять и пропагандировать, они никак не могли уступить их своим противникам. Но в то же время многие осознавали возможные последствия распространения и возможности радикальной интерпретации революционной символики. Умеренные представители новых властей порой откровенно формулировали свои страхи. Вскоре после Февраля Исполнительное бюро

3 О проблемах "перевода" языка современной политики в 1917 году см.: Figes О. The Russian Revolution of 1917 and it"s Language in the Village // Russian Review. 1997. Vol. 56. N 3.

Общественного комитета Симферополя выступило против публикации в городе брошюры "Песни свободы", в которую включались ранее запрещенные песни. Публикация, на взгляд членов бюро, отличалась "своей неуместностью в светлый миг торжества революции и своей опасностью для темной массы"4

Но и представителей радикальной интеллигенции возможное воздействие ее собственных символов не могло не пугать. Известный библиограф И.В.Владиславлев писал в предисловии к сборнику революционных песен: «Свободный народ будет петь песни свободы, сложенные предыдущими поколениями борцов, . но пути, которыми он будет идти к светлому будущему, будут у него свои, отличные от тех, которыми приходилось идти прошлым поколениям. Народ. не пойдет дорогой крови и насилия, на которую толкала его раньше рука правящих страною палачей и обезумевших от крови деспотов».3

Данное высказывание ярко иллюстрирует двойственное и трагическое положение многих представителей радикальной интеллигенции: создавая и распространяя систему революционных символов, утверждая фактически ее монополию после Февраля, они, вместе с тем, тщетно стремились ограничить ее воздействие "только" символической сферой, желали не допустить возможного "перевода" языка символов как руководства к прямым действиям. Стремление приостановить «углубление» революции политическими средствами противоречивым образом сочеталось с культивированием революционной традиции, революционной символики, революционной ментальности, что не могло не привести к дальнейшему революционизированию общества.

В 1917 году основная парадигма символических изменений носила новаторский характер, она представляла собой программу радикального преодоления прошлого, его тотального отрицания. Использовались символы

4 Никольский П. Симферопольский Городской Общественный Комитет // Революция в Крыму. Симферополь. 1927. № 1(7). С.93.

Владиславлев И. Предисловие // Песни революции и свободы. М., 1917. Вып. 1. С.4. субкультуры освободительного движения, имела место экспансия подпольной протестной субкультуры с ее претензией на всеобщность и монополию при полном отрицании дореволюционной символики. Радикальная символическая революция как бы создавала условия для политики "углубления революции".

Февральская революция фактически (хотя и не юридически) знаменовала собой полный разрыв со старой государственной символикой. Большевики же получили возможность использовать всю утверждавшуюся систему революционной символики.6 В этом отношении они завершали процессы, начатые в Феврале. Своими декретами они оформляли реальную ситуацию, сложившуюся в стране накануне Октября - знаки субкультуры революционного подполья монополизировали символическое пространство и играли роль государственных символов. Ряд символических побед, одержанных большевиками, значительно облегчал им борьбу за власть.

6 Показательна история первой советской почтовой марки. После Февраля был объявлен конкурс рисунков для новой почтовой марки. В конце-концов выбор жюри пал на рисунок Р.Зарриньша "Меч, разрубающий цепь". Было подготовлено 5 пробных вариантов, из которых утвержден был один - 15-копеечного достоинства. Но по техническим причинам эта марка не была напечатана в период существования Временного правительства. Однако рисунок был использован Народным комиссариатом почт и телеграфов для двух марок первого советского выпуска с номиналами 35 и 75 копеек. Марки были отпечатаны в 1918 году. Карлинский В. Почтовые марки РСФСР, 1917-1921 // Советский коллекционер. 1966. № 4. С.24-27.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

15-12-2015, 17:39

Символ в виде пятиконечной звезды появился, безусловно, задолго до революции 1917 года. И в каждое время, для каждой культуры она имела свой, вполне определенный смысл. Символ звезды, впервые наделенный смысловой нагрузкой в древнем Шумере, получил невиданное распространение.

Использовать звезду в качестве знака военного отличия стали сначала во Франции, - вскоре после Великой французской революции. Потом символ переняли и другие страны. Не стала исключением и Российская Империя.

В 1827 году по указу Николая I золотые звездочки украсили эполеты, а после их отмены перекочевали и на погоны. В различных видах звездочки, как знаки различия, просуществовали вплоть до Февральской революции, после которой Временное правительство отменило погоны. Правда, исчезнув с погон, пятиконечная звезда ненадолго переместилась на морские фуражки, где ей отвели место прямо над якорем.

Но вскоре случилась другая революция, Октябрьская, и вот после нее звезда получила поистине широкое распространение.

На роль отличительного признака Красной Армии как нельзя лучше подошла уже известная всем пятиконечная звезда. Принято считать, что впервые красная звезда в качестве отличительного знака красноармейцев появилась 15 декабря 1917 года. Символ был достаточно удобным по многим параметрам: во-первых ее впервые использовали французские революционеры, к которым новая власть питала симпатию; а во-вторых, несмотря на то, что звезды были еще на погонах офицеров царской армии, они не были таким же символом монархии, как двуглавый орел.

Широкую известность старый новый символ получил после упоминания в газете «Известия» от 19 апреля 1918 года. Заметка гласила о том, что Комиссариатом по военным делам был утвержден чертеж нового знака в виде красной звезды с золотистыми молотом и плугом. Официально красную звезду утвердил своим приказом Л.Д. Троцкий. Случилось это 7 мая 1918 года. Приказ четко обозначил, что «красноармейский значок есть принадлежность лиц, состоящих на службе в Красной Армии». Все те, кто не состоял в рядах Красной Армии, должны были снять знаки различия в виде красной звезды: за неисполнение приказа виновные могли быть переданы суду военного трибунала.

С новым символом сразу же случился казус: ненавистники нового строя, увидев новый знак сразу припомнили и сатанистов, и масонов. Повод, кстати, дали сами большевики: на первых нагрудных знаках (до того, как звезда перекочевала на головные уборы, она носилась именно на груди) звезда была расположена двумя лучами вверх. Вскоре после этого звезде придадут правильное положение, а сами комиссары поторопятся объяснить значение нового знака всем желающим: « Красная звезда Красной армии – это звезда Правды. На красной звезде изображены плуг пахаря-мужика и молот молотобойца-рабочего (…) это значит, что Красна армия борется за то, чтобы звезда Правды светила пахарю-мужику и молотобойцу-рабочему (…) Она есть звезда счастья всех бедняков, крестьян и рабочих».

Но на этом история Красной звезды не заканчивается.

В январе 1919 шитые звезды окончательно закрепятся на головных уборах красноармейцев. Поменяется не только расположение, но и сам внешний вид звезды: сначала плуг заменит серп, а чуть позже изменится и начертание лучей, - они станут прямыми, а не закругленными, как на первых вариантах. Именно в таком виде звезда окончательно укрепится сначала в Красной Армии, а потом и вовсе станет одной из составляющих герба СССР (правда уже без изображения орудий труда, - чтобы не повторять военную эмблему).