Интересно, что в день, когда меня ранило, у моей матери было чувство, что со мной что-то произошло. Это материнский инстинкт.

После выздоровления и до 1945 года я был в учебном батальоне горных егерей. Сначала я обучался на радиста, а затем был оставлен в качестве инструктора. Мне присвоили звание ефрейтора, и я стал командиром отделения. Меня все время пытались продвинуть по службе, сделать офицером, но мне этого не хотелось. Кроме того, для этого нужно было проходить стажировку в боевой части на фронте, а мне это, честно говоря, уже совсем не хотелось. Мне нравилась работа радиста, радиостанция. У нас, в отделении связистов, был студент-музыкант. Он мастерски разбирался в «радиосалате», творящемся в эфире, и находил необходимую станцию. Руководство на него очень полагалось. Настраивать радиостанцию самостоятельно было строжайше запрещено, но у нас был техник, радиолюбитель, который все равно это делал, и мы могли слушать зарубежные радиостанции, хотя это было запрещено под страхом смертной казни, но мы все равно слушали. Тем не менее я два раза был в Италии, участвовал в боевых действиях, но там не было ничего особенного. Весной 1945 года я стал обер-егерем. Мой командир, когда производил меня в обер-егеря, а мы были вдвоем, спросил меня, нет ли у меня какого-либо желания. Я ему сказал, что хочу, чтобы это было мое последнее воинское звание.

У вас в роте были ХИВИ?

Да, несколько человек. Были и те, кто воевал на немецкой стороне. Была даже русская дивизия. Я как-то должен был доставить туда одного солдата. Я не знаю, где они воевали, я с ними встречался, только когда я был дома, в Германии.

- Вши были?

И сколько! Это была катастрофа! Мы были тотально завшивлены. Мы не могли ни мыться, ни стирать. Во время наступления, весной или осенью, наша одежда была сырой, и мы спали в ней, чтобы она на нас высохла. В обычных условиях от этого можно было заболеть, но на войне ресурсы организма мобилизуются. Я помню, мы вошли в какой-то дом после марша, абсолютно мокрые, свет зажигать было нельзя, я нашел какой-то ящик, который мне удивительно хорошо подходил, и лег в нем спать. Утром я обнаружил, что это был фоб.

- Русские солдаты получали водку зимой. Вам ее давали?

Нет. Чтобы согреться, у нас был только чай. Теплой одежды не было. В Германии собирали теплую одежду для солдат на фронте, люди сдавали свои шубы, шапки, варежки, но до нас ничего не дошло.

- Вы курили?

Да. Сигареты выдавали. Я их иногда менял на шоколад. Иногда появлялись маркитанты, можно было что-то купить. В принципе было нормально.

- Что вы можете сказать о подготовке армии к войне?

Я должен сказать, что условиям войны в России армия не соответствовала. Что касается русских, то отдельно взятый солдат не был нашим врагом. Он выполнял свой долг на своей стороне, а мы на своей. Мы знали, что русские солдаты находятся под давлением комиссаров. У нас такого не было.

- Самое опасное русское оружие?

В 1942 году самой опасной была авиация. Русские самолеты были примитивны, но мы их боялись. У нас, у горных егерей, были вьючные животные, мулы. Они очень рано замечали, что летят самолеты, и просто останавливались, не двигались с места. Это была самая лучшая тактика - не двигаться, чтобы тебя не заметили. Русских бомб мы боялись, потому что они были наполнены гвоздями и шурупами.

- Прозвища у русских самолетов были?

Ночной бомбардировщик называли «швейная машинка». Больше я не помню… Мы много забыли о войне, потому что после нее мы о ней не говорили. Я только в последние годы начал вспоминать, где и в каких опасностях я побывал. Воспоминания возвращаются и становятся живыми. Но в целом, я могу сказать, когда мы смотрим в прошлое, мы его видим в просветленном, блаженном свете. Над многим мы теперь просто смеемся. Острые углы округлились, мы больше не злимся на то, что было тогда. Теперь у нас совсем другой взгляд, даже на бывших врагов. Мы много раз были во Франции, встречались там с солдатами. Мы с французами отлично понимаем друг друга, хотя в прошлом мы относились друг к другу очень враждебно. Я помню, во время войны мы пришли в какой-то город, мы шли не колонной, а просто, как на прогулке, по направлению к собору, и, когда мы шли, люди в домах, видя нас, закрывали окна с ругательным словом «бош», хотя мы вели себя очень прилично.

- Вы слышали о существовании «приказа о комиссарах»?

Нет. Я о таких вещах, честно, ничего не могу сказать.

- Ваши братья вернулись домой?

Они вернулись несколько позже. Я вернулся домой через десять дней после окончания войны. Мой старший брат вернулся через три недели после меня, а младший через три месяца. Но мы все трое вернулись. Когда вернулся я, мы дома не стали это праздновать, моя мать сказала, что мы должны дождаться остальных братьев. Когда они возвращались, мы праздновали, и моя мать сказала, что про меня она знала, что я вернусь домой, она была абсолютно в этом уверена.

- Вы получали зарплату как солдат?

Да, солдаты получали наличными, а унтер-офицеры получали зарплату на счет. В России мы иногда квартировали в городах, в огромных шикарных квартирах на больших улицах, а за ними была бедность. У нас такого не было.

- Что вы делали в свободное время на фронте?

Мы писали письма. Для меня было очень важно, чтобы у меня было что почитать. У нас были только дешевые романы, они меня не интересовали, но мне пришлось несколько прочитать, чтобы было о чем говорить с товарищами и чтобы они не спрашивали, почему я их не читаю. Я писал письма, чтобы практиковаться в немецком языке. Я писал письмо, и если мне не нравилось, как оно было написано, я его рвал и писал новое. Для меня это была необходимость, чтобы духовно оставаться в живых.

Я очень жалел, что не получилось. Мы знали, что все заканчивается и что наверху невозможные люди. У меня тогда было впечатление, что большая часть населения думает точно так же. Почему с ним ничего не случилось?

- Какими наградами вы отмечены?

- «Мороженое мясо» за зиму 41-го. Награда за ранение и Железный крест второго класса, он почти у всех был, мы им особо не гордились.

- Где вы были в момент окончания войны?

Перед концом войны меня перевели в военную школу в Миттенвальде, на офицерскую должность. Это прямо возле моего дома. Мне очень повезло, нет, не повезло, это сделал любимый Господь, что получилось так, как получилось. Война уже закончилась. Я продолжал оставаться командиром отделения из 12 человек. В казарме в Гармише мы занимались бытовыми вещами: грузили продовольствие, работали по хозяйству. Казарма должна была полностью в том виде, в котором она есть, быть передана американцам, которые медленно продвигались из Обераммагау к Гармишу. Из казармы выходить было запрещено. Я стоял с моим отделением в карауле, начальником был обер-лейтенант, которого я знал еще по Мюнхену. Я ему объяснил, что хотел бы сходить в местный монастырь. Обер-лейтенант меня отпустил, я распрощался, но он мне сказал, что я еще солдат и должен вечером, к семи часам, вернуться. Я пошел в монастырь и попался офицерскому патрулю. Это было смертельно опасно, меня могли расстрелять на месте. Они меня остановили и спросили, куда я иду. Я сказал, что иду домой. Это были двое разумных молодых людей, и они меня пропустили, мне очень повезло. С небес был дан знак, что я еще нужен.

- Война - это самое главное событие в вашей жизни или послевоенная жизнь важнее?

Да, конечно, в течение жизни были события, которые были гораздо важнее, чем война. Война нас, молодых людей, выковала. Мы созрели на войне. Я благодарен судьбе, что я это пережил и пошел своим путем.

Морелль Вольфганг

(Morell, Wolfgang)

Меня зовут Вольфганг Морелль. Это фамилия гугенотская, потому что мои предки пришли из Франции в XVII веке. Я родился в 1922 году. До десяти лет учился в народной школе, а потом почти девять лет в гимназии, в городе Бреслау, нынешнем Вроцлаве. Оттуда 5 июля 1941 года меня призвали в армию. Мне как раз исполнилось 19 лет.

Тайна доктора Мореля

Доктор Теодор Морель был личным врачом Гитлера в течение многих лет. С его именем связано огромное количество слухов и подозрений. Большинство наблюдателей считало его шарлатаном. Он отличался плохими манерами, неряшливостью в одежде и был алкоголиком. Одно время делали намеки на его еврейское происхождение. Но тщательное расследование пришло к выводу, что достопочтимый доктор чисто арийского происхождения.

Почему Гитлер, славившийся чрезвычайной разборчивостью в людях, выбрал человека, который не вызывал ни у кого симпатий? Не содействовал ли сей эскулап постепенному превращению фюрера в психического и физического инвалида, неспособного принимать правильные решения? Полагают, что после деклассификации некоторых секретных документов стало возможным ответить на эти вопросы.

Американец Глен Инфельд, имевший доступ к архивным материалам Третьего Рейха, в своей книге «Тайная жизнь Гитлера», в частности, пишет:

«Морель представлял собой тип человека, обычно вызывавшего у Гитлера отвращение. Он был очень толст, смугл, имел жирные черные волосы и носил очки с толстыми, выпуклыми стеклами. Но даже хуже физических характеристик были личные манеры, абсолютно не соответствовавшие гитлеровскому нервическому образцу. От него постоянно исходил дурной запах, его же неумение вести себя за столом стало притчей во языцех. Однако одна вещь свидетельствовала в его пользу: к концу 1937 г. благодаря прописанным „доктором-мужланом“ медикаментам Гитлер впервые почувствовал себя хорошо после нескольких лет недомоганий. Фюрер решил, что может не обращать внимания на недостатки Мореля, если тот способен вылечить его.

В самом начале 1937 г. Морель произвел тщательное обследование Гитлера. Доктор пришел к заключению, что его пациент «страдал из-за гастритных проблем и из-за неправильной диеты. Припухлость отмечена в нижней части живота; левая половина печени увеличена; правая почка причиняет боль. Отмечена экзема на левой ноге, связанная, очевидно, с расстройством пищеварения».

Морель быстро прописал так называемый мутафлор, одну или две капсюли, принимаемые ежедневно в течение месяца после завтрака. Пищеварительная система Гитлера начала функционировать более нормально, экзема исчезла через шесть месяцев, и он начал поправляться. Фюрер был доволен. В сентябре он пригласил Мореля в качестве почетного гостя на партийное ралли, на котором Гитлер впервые после многих месяцев, избавившись от экземы, смог носить сапоги.

Употребление мутафлора не вызывало споров в медицинских кругах, но некоторые другие средства, прописанные Морелем, откровенно удивляли. Например, для облегчения проблем, связанных со скоплением газов в желудке, он выписал антигазовые таблетки д-ра Костера, от двух до четырех после приема пищи. Состав этих таблеток явился предметом больших споров во врачебной среде, и, быть может, их побочный эффект на Гитлера изменил курс истории.

Но в 1937 г. фюрер был благодарен за облегчение, приносимое ему лекарством. По его оценке, Морель являлся величайшим медицинским светилом в Третьем Рейхе, и в последующие восемь лет, несмотря на усиливавшуюся критику доктора по всей Германии, Гитлер не изменил своего мнения. Куда бы Гитлер ни ездил, туда же отправлялся и Морель. Чем больше таблеток давал ему Морель, тем счастливее Гитлер чувствовал себя. И он никогда не уставал говорить, что Морель - единственный человек, сдерживающий обещания. Морель сказал Гитлеру, что вылечит его в течение года, и выполнил сказанное. Гитлер не сознавал тогда, что лечение, принесшее вначале столь хорошие плоды, в конечном итоге будет способствовать его физическому краху.

С именем Юнити Митфорд связано начало странной истории, детали которой до сих пор полностью не раскрыты. Юнити была английской аристократкой и близким другом Гитлера. Она с восторгом разделяла его идеи, преклонялась перед ним и стремилась помочь сближению между нацистской Германией и Англией. Когда 3 сентября 1939 г. Франция и Англия объявили войну Германии, она поняла тщетность своих усилий. Юнити Митфорд отправилась в мюнхенский парк - Английский сад и выстрелила себе в голову. Попытка самоубийства оказалась неудачной, но ранение привело к параличу нервной системы. Несколько месяцев английская поклонница фюрера находилась в бессознательном состоянии. Гитлер направил к ней лучших врачей, включая и Мореля, но все старания были безрезультатны. В конце концов, он договорился об отправке ее домой, в Англию через нейтральную Швейцарию. Морелю поручили сопровождать неудачливую самоубийцу. Поездка в Швейцарию, состоявшаяся в декабре 1939 г., стала поворотным пунктом в жизни Адольфа Гитлера, хотя ни он, ни Морель не понимали этого.

После того, как Юнити Митфорд передали на попечение ожидавшего ее английского врача, Морель взял на несколько дней отпуск. Цюрих в то время кишел агентами всевозможных разведывательных служб, но он игнорировал этот факт. Тщеславный Морель решил: было бы неплохо, чтобы в швейцарских медицинских кругах узнали о том, что он - личный доктор Гитлера. Один из тех, кому он поведал об этом, немедленно связялся с Алленом Даллесом, уже активно включившимся в американскую разведывательную деятельность и часто посещавшим Швейцарию. Опасаясь, что Морель подозрительно отнесется ко встрече с американцем, Даллес послал к нему своего человека - бывшего полицейского офицера из Мюнхена, чтобы тот «подружился» с ничего не подозревавшим доктором. Этот немецкий агент американцев разузнал о таблетках (против скопления газов в желудке), прописанных Гитлеру и обнаружил, что Морель был заинтересован в открытии фирмы в Швейцарии, производящей данное лекарство. Мореля больше не удовлетворяла закупка со стороны: ему захотелось немного подзаработать. Даллес сумел организовать дело таким образом, чтобы его агент совместно с охваченным жадностью эскулапом открыли маленькую фармацевтическую фирму.

С первого дня действия новой компании началось и медленное отравление Гитлера. Дозы стрихнина, входившего в состав таблеток, постепенно увеличивались. Но только в конце 1944 г., когда у доктора Карла Брандта и доктора Эрвина Гизинга возникло подозрение, произвели анализ, и секрет был раскрыт. Однако Гитлер не поверил их заявлению и... оба бдительных врача попали в немилость.

Имелся, по крайней мере, еще один человек, не доверявший Морелю и относившийся с большим подозрением к нему. В интервью от 4 сентября 1948 г. мать Евы Браун, фрау Франциска Браун, в частности сказала:

«Все ненавидели Мореля, и даже Ева пыталась избавиться от него. Она называла его шарлатаном. Я часто слышала, как Ева говорила фюреру, что инъекции Мореля отравляют его, но Гитлер не соглашался. Он всегда отвечал, что отлично чувствует себя после инъекций. По моему мнению, доктор Морель был британским агентом, который хотел, чтобы Гитлер не мог реалистично думать и принимать правильные решения».

Фрау Браун была близка к истине. Морель являлся невольным орудием союзников. Его швейцарский «друг» американский агент, кроме стрихнина добавлял и атрофии. Когда он в дальнейшем встречался с Морелем в Швейцарии, то рекомендовал ему использовать и другие лекарства для лечения Гитлера. К 1944 г. Морель прописал 28 (!) медикаментов для фюрера. Некоторые из них принимались ежедневно, другие- только в случае необходимости... Постоянный прием лекарств в течение многих лет, поощряемый агентом из Цюриха, привел к нарушению психического баланса Гитлера...

Ева Браун как-то жаловалась:

«Я не верю Морелю. Он такой циник. Он проводит эксперименты над всеми нами, как будто мы подопытные кролики...»

Уже к 1942 г. для его генералов и внутреннего круга было ясно, что с Гитлером произошли физические и психические изменения. Гиммлер больше не считал его нормальным и даже спрашивал своего личного врача, доктора Феликса Керстена, не полагает ли он, что фюрер психически болен.

Таблетки и инъекции Теодора Мореля медленно, но верно разрушали организм фюрера. Быть может, в «медикаментах» следует искать объяснение его многих иррациональных приказов, и ими объясняется утрата им связи с реальностью? И, кто знает, может быть, этот служитель медицины, соблазнившийся небольшим гешефтом, невольно сыграл роковую роль в жизни не только Адольфа Гитлера, но и всего Третьего рейха.

Я дрался в Вермахте и СС [Откровения гитлеровцев] Драбкин Артем Владимирович

Морелль Вольфганг (Morell, Wolfgang)

– Меня зовут Вольфганг Морелль. Это фамилия гугенотская, потому что мои предки пришли из Франции в XVII веке. Я родился в 1922 году. До десяти лет учился в народной школе, а потом почти девять лет в гимназии, в городе Бреслау, нынешнем Вроцлаве. Оттуда 5 июля 1941 года меня призвали в армию. Мне как раз исполнилось 19 лет.

Я избежал трудовой повинности (перед службой в армии молодые немцы обязаны были полгода отработать на Имперскую службу труда) и шесть месяцев был предоставлен сам себе. Это был как глоток свежего воздуха перед армией, перед пленом.

– Перед тем как попасть в Россию, что вы знали о СССР?

– Россия была для нас закрытой страной. Советский Союз не хотел поддерживать связь с Западом, но и Запад не хотел связей с Россией – обе стороны боялись...

Из книги Асы Люфтваффе пилоты Bf 109 на Средиземноморье автора Иванов С. В.

Гауптман Вольфганг Тонни, JG-53 В период битвы за Францию Тонни служил в 3./JG-53, в этом же стаффеле Вольфганг Тонни воевал и в период битвы за Британию. Затем Тонни длительное время аходился на Восточном фронте, к моменту нападения на Советский Союз на его счету значилось пять

Из книги Воздушная война над СССР. 1941 автора Корнюхин Геннадий Васильевич

Вольфганг Шельман Уроженец Касселя, Шельман начал свою боевую карьеру в составе «Легиона Кондор» в Испании, куда он прибыл в конце 1937 года в качестве командира эскадрильи 1./J 88. В последующих воздушных схватках он проявил типичную немецкую расчетливость, без особой нужды

Из книги «Окопная правда» Вермахта [Война глазами противника] автора Драбкин Артем Владимирович

Из книги Я дрался в Вермахте и СС [Откровения гитлеровцев] автора Драбкин Артем Владимирович

Морелль Вольфганг (Morell, Wolfgang) – Меня зовут Вольфганг Морелль. Это фамилия гугенотская, потому что мои предки пришли из Франции в XVII веке. Я родился в 1922 году. До десяти лет учился в народной школе, а потом почти девять лет в гимназии, в городе Бреслау, нынешнем Вроцлаве.

Великая Отечественная война оставила неизгладимый след в истории нашей страны. Преступления германского командования не требуют подтверждений, зверства немецких солдат не знают прощения. Но все-таки на войне сражаются не бездушные машины, а самые настоящие люди, которым свойственно не только ожесточение и ярость, но и такие человеческие качества как любопытство, доброта, сердечность, общительность.

Каждая сторона уделяла особенное внимание пропаганде и созданию образа врага. Немецкие пропагандисты упирали на образ презренных варваров, которые в результате неизвестной вселенской несправедливости занимают территории и владеют ресурсами, которые бог создал для немцев.

В свою очередь советским солдатам внушали мусль, которую лучше всего отражает знаменитый плакат художника Корецкого «Воин Красной Армии,спаси!». Наши солдаты, как минимум в первую половину войны, шли спасать свою землю и свои семьи от нахлынувших германских орд.

Пропаганда работала исправно, да и личные счеты к Гансам имелись у многих. Но уже во втрой половине войны установку «Убей немца, убей гадину» стали отодвигать на второй план. В немецком солдате чаще стали видеть рабочего, хлебороба или представителя любой другой мирной профессии, загнанного Гитлером в армию. Ну а с таким гремыкой можно даже парой слов перекинуться. Пока приказ о наступлении не пришел, разумеется.

В годы Первой мировой войны наши солдаты охотно братались с немцами, чему способствовала обстановка в стране и революционные идеи на фронтах. Во времена Великой Отечественной таких эпизодов уже не наблюдалось, но нередкие случаи бескровного общения все же отмечались.

Так, в мае 1944 года, в подразделениях 51 армии, воевавшей в районе Севастополя, пронесся слух о заключенном перемирии. Судя по всему, слух исходил со стороны немцев, поскольку они прекратили огонь первыми. Но до массовых братаний по сценарию 25-летней давности дело не дошло, на следующий день пришел приказ атаковать.

Также нередки были случаи неуставного взаимодействия между солдатами противоборствующих сторон в моменты затяжного сидения на позициях в ожидании атаки. Штабы могли неделями держать войска на позициях, выжидая нужного момента, а в это время бойцы отходили от боевого напряжения и осознавали, что с той стороны такие же люди, которые вполне могли и нехотеть всей этой войны. Некоторые ветераны утверждают, что в такие моменты доходило до тайных обменов куревом и консервами, а то и вполне открытых футбольных матчей. Впрочем, СМЕРШ никто не отменял, поэтому такие рассказы нуждаются в тщательном критическом осмыслении.

И все же солдатам Германии и СССР случалось общаться. Такая возможность предоставлялась, например, когда немецкие пленные попадали в советские полевые госпиталя. И по воспоминаниям ветеранов, далеко не все относились к ним как к врагам. Больничная униформа у всех одинаковая - синие халаты да белые бинты с кровавыми пятнами. Тут сразу и не поймешь, немец лежит или русский.

Так, бывший немецкий офицер Вольфганг Морель вспоминает, что когда он в январе 1942 года оказался с обмороженными ногами в госпитале во Владимире, острую ненависть к нему демонстрировали лишь некоторые лежавшие там красноармейцы. Большинство относилось нейтрально, а некоторые даже проявляли интерес.

Впрочем, все это касается «мирных» периодов, а когда приходило время боя, снова возвращалось спасительное ощущение врага, без которого выжить в той страшной войне было попросту нереально.

Такую историю, наверное, могли бы придумать только сценаристы мелодрам – советская девушка и немецкий военнопленный влюбляются друг в друга без памяти, но снова встречаются лишь после семидесяти лет разлуки. Для нижегородки Жанны Воронцовой этот сюжет стал реальностью – к ней, 87-летней пенсионерке, приехал из Германии ее возлюбленный, 95-летний Вольфганг Морель.

"Гляди мне в глаза, и все будет хорошо"

Собираясь на свидание, Вольфганг нервничает, наверное, гораздо сильнее, чем в молодости. Расчесывает поседевшие волосы, прикалывает на лацкан пиджака значок с двумя флагами – России и Германии, покупает большой букет роз.

У меня уже немного мокрые глаза, - чуть коряво, но почти без акцента признается Вольфганг Морель. Еще бы – ведь эту встречу он ждал всю свою жизнь!

Вольфганг познакомился с Жанной весной 1947 года – девушка тогда вела концерт в лагере для военнопленных, коим он и являлся. Его взяли в плен под Москвой , и первой мыслью у молодого немецкого солдата тогда было – надо застрелиться! К счастью, его ружье дало осечку, а от второй попытки его спасли советские бойцы. Мореля привезли в Нижний Новгород и в буквальном смысле перевоспитали – молодой человек быстро осознал всю суть фашизма и даже занялся просвещением среди своих товарищей, борясь с остатками фашистской идеологии. Как исключительно положительному военнопленному ему даже разрешили иногда передвигаться по городу без конвоя. А он, воспользовавшись этим, бегал на свидания к Жанне!

Семнадцатилетняя красавица! Это была первая девушка, которая меня так привлекла. И я больше никогда не видел такую, - рассказал Вольфганг Морель в интервью .

Первое свидание Жанны и Вольфганга прошло в Доме культуры имени Ленина – ныне заброшенном, но все еще величественном здании. Молодые люди отправились туда на танцы, и Вольфганг едва не упал в обморок от голода.

Помню только, как мы танцуем, Жанна на меня смотрит и говорит: "Гляди мне в глаза, и все будет хорошо!", - вспоминает герр Морель.

"Не зря я тогда в него втрескалась!"

Жанне Воронцовой сейчас 87 лет. Здоровье у пенсионерки уже не то, она передвигается с большим трудом, совсем недавно потеряла единственного сына – но едва услышав, что к ней приедет Вольфганг, ее любимый Володя, как она его называла, пожилая женщина бросилась прихорашиваться. Ведь для нее эта встреча тоже – самая важная.

Без пяти лет сто ему. Это ж надо с ума сойти, чтобы решиться поехать из Германии в Россию! – поражается Жанна. - Не зря я в него тогда так втрескалась, не зря!

Хотя Жанна прекрасно знала, что Вольфганг – немец, своим друзьям она представляла его как латвийского студента. На всякий случай – мало ли что.

Счастье влюбленных оказалось недолгим – в том же 1947 году Вольфганга Мореля депортировали. Причем в ФРГ – то есть шансов продолжить общение не осталось вовсе. Расставаясь, почти не веря в возможность новой встречи, Жанна все же в стихах попросила Вольфганга пообещать, что когда-нибудь они снова увидят друг друга.

На новом первом свидании своей возлюбленной Вольфганг Морель подарил французские духи. Признался, что всегда мечтал это сделать, но в плену у него не было такой возможности, а после депортации – не знал, как найти Жанну. А потом женился на немецкой девушке, жизнь пошла своим чередом, но красавица-комсомолка нет-нет да и всплывала в памяти. Морель рассказал об этом в своих мемуарах, и неравнодушные читатели помогли ему отыскать давнюю любовь.