Батюшкин константин николаевич. Батюшков Константин - биография, факты из жизни, фотографии, справочная информация. Последние годы и смерть

ЖИВ ЛЕНЬКА, СЫН АРТИЛЛЕРИСТА!

Поэму «Сын артиллериста» я написал в один присест, бук­вально за одни сутки, в Архангельске в ноябре сорок первого года, возвращаясь из Мурманска в Москву.

Историю, которую я положил в основу поэмы, мне рассказал на Рыбачьем полуострове командир 104-го артиллерийского полка майор Ефим Самсонович Рыклис.

Самого героя поэмы я тогда не видел, историю его подвига запомнил, а фамилию не записал и поэтому забыл. И эта моя журналистская оплошность принесла мне потом много хлопот.

После войны поэму включили в круг чтения школьников пя­того класса. И они стали писать мне со всех концов страны, спра­шивая о судьбе Леньки, сына артиллериста. И мне приходилось отвечать им, что я не знаю его судьбы, но мне хочется надеять­ся, что Ленька, пройдя всю войну до конца, остался жив и здоров.

И только где-то уже в 1964 году от Николая Букина, «поэта Рыбачьего полуострова», ставшего за это время из старшины пол­ковником и издавшего не одну книжку стихов, я вдруг узнал, что «сын артиллериста» жив и здоров и по-прежнему служит в ар­тиллерии, но только теперь уже не на Крайнем Севере, а на Дальнем Востоке.

А вскоре после этого мы списались и встретились с «Лень­кой» - с подполковником береговой артиллерии Иваном Алек­сеевичем Лоскутовым.

Зимой 1966 года, получив очередную пачку писем от школь­ников, я написал Ивану Алексеевичу во Владивосток и попросил его выручить меня - рассказать своими словами о собственном подвиге и своей дальнейшей судьбе. Хочу привести полностью письмо, которое Лоскутов прислал мне в ответ на мою просьбу.

«Уважаемый Константин Михайлович!

По Вашей просьбе отвечаю на вопросы, которые Вам задают школьники в письмах к Вам, о судьбе Леньки Петрова из Вашей поэмы «Сын артиллериста».

Ну, прежде всего о том эпизоде, который лег в основу поэ­мы. В начале войны я служил на Севере в артиллерийском полку, в должности командира взвода топографической разведки, в зва­нии лейтенанта.

В июле месяце 1941 года на нашем участке фронта создалось особенно тяжелое положение, фашисты ожесточенно рвались вперед, и поэтому от нашего полка требовался наиболее интен­сивный и точный огонь. Вот тогда командованием полка было принято решение выслать корректировочный пункт на одну из высот. Дело в том, что эта высота во время наступления фаши­стов оказалась практически в ближнем их тылу, и на ней остава­лось наше боевое охранение, что-то порядка 20 человек. Вот эта высота и была выбрана местом для корректировочного пункта.

Я был вызван к командиру полка майору Рыклису (майор Деев) и комиссару полка Еремину, и мне была поставлена зада­ча - с радиостанцией выйти на эту высоту. Получив задание, я с радиостанцией и двумя разведчиками отправился на передний край нашей обороны. Пехотинцы дали нам проводника, и под покровом тумана мы вышли к месту назначения. Идти нужно бы­ло около трех километров. Прошли мы примерно с километр, как туман рассеялся, и фашисты открыли по нашей группе пулемет­ный и минометный огонь. Проводник наш был ранен, и я его отправил обратно. Оставшееся расстояние мы шли что-то около трех часов, правда, «шли» не то - в основном ползли, ибо попытки вытянуться во весь рост прерывались огнем гитлеровских пулеметов и минометов. Но, как бы то ни было, цель была до­стигнута...

Обзор вражеских позиций с этой высоты был очень хороший: прекрасно мы наблюдали минометную батарею, кухню, много пулеметных точек, отчетливо наблюдали все передвижения врага. В течение этого дня мы засекли все видимые цели, определили их координаты и передали все необходимые данные по радио в полк.

На следующий день огнем наших батарей минометная бата­рея по нашим корректурам была уничтожена, накрыта большая группа пехоты, уничтожено несколько пулеметных точек.

Фашисты, очевидно, поняли (и, может быть, засекли работу радиостанции), что огонь корректируется именно с этой высоты, и открыли по ней артиллерийский и минометный огонь. Одна из минометных батарей была нами засечена и по нашим командам огнем батарей подавлена. Видя, что огневой налет на высоту эф­фекта не дал и не смог прекратить точный огонь наших батарей, фашисты бросили в наступление на высоту большую группу пехоты. Вызванный нами огонь по наступающим не смог их остановить, и фашисты окружили высоту со всех сторон, начав под­ниматься непосредственно на нее. Нам ничего не оставалось де­лать, как вызвать огонь непосредственно по высоте. Мы переда­ли такую команду, но комиссар полка считал, что это ошибка, и переспросил, и только после вторичной нашей команды на высо­ту обрушился шквал нашего артогня.

Наступавшие частично были уничтожены, а остальные обра­тились в бегство. В период обстрела мы постарались укрыться и остались живы, правда, состояние было ужасное. Радиостанция была разбита, и дальнейшее наше пребывание на высоте без связи с полком было бессмысленно, и я принял решение возвратить­ся в полк. Но уйти удалось только на следующий день, когда спустился туман, ибо малейшее движение на высоте вызывало огонь вражеских пулеметов. Вернулись в полк, где уже нас счи­тали погибшими...

Вот и весь эпизод, который послужил основанием для созда­ния поэмы «Сын артиллериста»...

В 1945 году нас передислоцировали на Дальний Восток, где полк принимал участие в войне с империалистической Японией. С 1947 года я служу на Краснознаменном Тихоокеанском флоте.

Вот коротенько и все о себе. Прошу передать от меня, Кон­стантин Михайлович, Вашим корреспондентам горячий привет, пожелания отличных успехов в учебе, пожелание быть им достой­ными славы своих отцов и старших братьев, славы нашей вели­кой Родины.

И. А. Лоскутов».

С тех пор как я получил это письмо, я посылаю его копии всем тем пятиклассникам, главным образом мальчишкам, которые спрашивают меня о судьбе Леньки.

Константин Симонов.

Был у майора Деева

Товарищ - майор Петров,

Дружили еще с гражданской,

Еще с двадцатых годов.

Вместе рубали белых

Шашками на скаку,

Вместе потом служили

В артиллерийском полку.

А у майора Петрова

Был Ленька, любимый сын,

Без матери, при казарме,

Рос мальчишка один.

И если Петров в отъезде, -

Бывало, вместо отца

Друг его оставался

Для этого сорванца.

Вызовет Деев Леньку:

А ну, поедем гулять:

Сыну артиллериста

Пора к коню привыкать! -

С Ленькой вдвоем поедет

В рысь, а потом в карьер.

Бывало, Ленька спасует,

Взять не сможет барьер,

Свалится и захнычет.

Понятно, еще малец!

Деев его поднимает,

Словно второй отец.

Подсадит снова на лошадь:

Учись, брат, барьеры брать»

Два раза не умирать.

Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла! -

Такая уж поговорка

У майора была.

Прошло еще два-три года,

И в стороны унесло

Деева и Петрова

Военное ремесло.

Уехал Деев на Север

И даже адрес забыл.

Увидеться - это б здорово!

А писем он не любил.

Но оттого, должно быть,

Что сам уж детей не ждал,

О Леньке с какой-то грустью

Часто он вспоминал.

Десять лет пролетело.

Кончилась тишина,

Громом загрохотала

Над Родиною война.

Деев дрался на Севере;

В полярной глуши своей

Иногда по газетам

Искал имена друзей.

Однажды нашел Петрова:

«Значит, жив и здоров!»

В газете его хвалили,

На Юге дрался Петров.

Потом, приехавши с Юга,

Кто-то сказал ему,

Что Петров Николай Егорыч

Геройски погиб в Крыму.

Деев вынул газету,

Спросил: «Какого числа?» -

И с грустью понял, что почта

Сюда слишком долго шла...

А вскоре в один из пасмурных

Северных вечеров

К Дееву в полк назначен

Был лейтенант Петров.

Деев сидел над картой

При двух чадящих свечах.

Вошел высокий военный,

Косая сажень в плечах.

В первые две минуты

Майор его не узнал,

Лишь басок лейтенанта

О чем-то напоминал.

А ну, повернитесь к свету, -

И свечку к нему поднес.

Все те же детские губы,

Тот же курносый нос.

А что усы - так ведь это

Сбрить! - и весь разговор.

Ленька? - Так точно, Ленька,

Он самый, товарищ майор!

Значит, окончил школу,

Будем вместе служить.

Жаль, до такого счастья

Отцу не пришлось дожить. -

У Леньки в глазах блеснула

Непрошеная слеза.

Он, скрипнув зубами, молча

Отер рукавом глаза.

И снова пришлось майору,

Как в детстве, ему сказать:

Держись, мой мальчик; на свете

Два раза не умирать.

Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла! -

Такая уж поговорка

У майора была.

А через две недели

Шел в скалах тяжелый бой,

Чтоб выручить всех, обязан

Кто-то рискнуть собой.

Майор к себе вызвал Леньку,

Взглянул на него в упор.

По вашему приказанью

Явился, товарищ майор.

Ну что ж, хорошо, что явился,

Оставь документы мне.

Пойдешь один, без радиста,

Рация на спине.

И через фронт, по скалам,

Ночью в немецкий тыл

Пройдешь по такой тропинке,

Где никто не ходил.

Будешь оттуда по радио

Вести огонь батарей,

Ясно? - Так точно, ясно.

Ну, так иди скорей.

Нет, погоди немножко, -

Майор на секунду встал,

Как в детстве, двумя руками

Леньку к себе прижал: -

Идешь на такое дело,

Что трудно прийти назад.

Как командир тебя я

Туда посылать не рад.

Но как отец... Ответь мне:

Отец я тебе иль нет?

Отец, - сказал ему Ленька

И обнял его в ответ.

Так вот, как отец, раз вышло

На жизнь и смерть воевать,

Отцовский мой долг и право

Сыном своим рисковать;

Раньше других я должен

Сына вперед посылать.

Держись, мой мальчик: на свете

Два раза не умирать.

Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла! -

Такая уж поговорка

У майора была. -

Понял меня? - Все понял.

Разрешите идти? - Иди! -

Майор остался в землянке,

Снаряды рвались впереди.

Где-то гремело и ухало.

Майор следил по часам,

В сто раз ему было б легче,

Если бы шел он сам.

Двенадцать... Сейчас, наверно,

Прошел он через посты.

Час... Сейчас он добрался

К подножию высоты.

Два... Он теперь, должно быть,

Ползет на самый хребет.

Три... Поскорей бы, чтобы

Его не застал рассвет.

Деев вышел на воздух -

Как ярко светит луна,

Не могла подождать до завтра,

Проклята будь она!

Всю ночь, шагая, как маятник,

Глаз майор не смыкал.

И наконец по радио

Донесся первый сигнал:

Все в порядке, добрался.

Немцы левей меня,

Координаты три, десять,

Скорей давайте огня!

Орудия зарядили,

Майор рассчитал все сам,

И с ревом первые залпы

Ударили по горам.

И снова сигнал по радио:

Немцы правей меня,

Координаты пять, десять,

Скорее еще огня!

Летели земля и скалы,

Столбом поднимался дым,

Казалось, теперь оттуда

Никто не уйдет живым.

Третий сигнал по радио:

Немцы вокруг меня,

Бейте четыре, десять,

Не жалейте огня!

Майор побледнел, услышав:

Четыре, десять - как раз

То место, где его Ленька

Должен сидеть сейчас.

Но, не подавши виду,

Забыв, что он был отцом,

Майор продолжал командовать

Со спокойным лицом:

«Огонь!» - летели снаряды.

«Огонь!» - заряжай скорей!

По квадрату четыре, десять

Било шесть батарей.

Радио час молчало,

Потом донесся сигнал:

Молчал: оглушило взрывом.

Бейте, как я сказал.

Я верю, свои снаряды

Не могут тронуть меня.

Немцы бегут, нажмите,

Дайте море огня! -

И на командном пункте,

Приняв последний сигнал,

Майор в оглохшее радио,

Не выдержав, закричал:

Ты слышишь меня, я верю:

Смертью таких не взять,

Держись, мой мальчик: на свете

Два раза не умирать.

Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла! -

Такая уж поговорка

У майора была.

В атаку пошла пехота -

К полудню была чиста

От убегавших немцев

Скалистая высота.

Всюду валялись трупы,

Раненый, но живой

Был найден в ущелье Ленька

С обвязанной головой.

Когда размотали повязку,

Что наспех он завязал,

Майор поглядел на Леньку

И вдруг его не узнал:

Был он как будто прежний,

Спокойный и молодой,

Все те же глаза мальчишки,

Но только... совсем седой.

Он обнял майора, прежде

Чем в госпиталь уезжать:

Держись, отец: на свете

Два раза не умирать.

Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла! -

Такая уж поговорка

Теперь у Леньки была...

Вот какая история

Про славные эти дела

На полуострове Среднем

Рассказана мне была.

А вверху, над горами,

Все так же плыла луна,

Близко грохотали взрывы

Продолжалась война.

Трещал телефон; волнуясь,

Майор в землянке ходи,

И кто-то другой, как Ленька,

Шел по снегу к немцам в тыл.

Из книги Д. Ортенберга «Июнь-декабрь сорок первого»:

Хоть и не хватает в этом номере материалов о Московской битве, все-таки нельзя назвать его сереньким. В нем широко представлены наши писатели - Илья Эренбург, Федор Панферов, Константин Симонов... Симонов только вчера вернулся с Северного фронта. Вечером мы встретились. Он стал рассказывать об увиденном там, о пережитом, но вдруг прервал этот свой рассказ:

Хочешь, прочитаю тебе стихи?..

Я не успел ответить - он уже выхватил из полевой сумки пачку исписанных листиков и начал чтение. Громко, словно перед большой аудиторией. Это была поэма «Сын артиллериста». Прослушав все до конца, я молча отобрал у него рукопись и на уголке первой странички написал: «В номер». Симонов обрадовался, даже глаза заблестели. Обрадовался и я - давно у нас не было стихов Симонова.....

СЫН АРТИЛЛЕРИСТА

Был у майора Деева Товарищ - майор Петров, Дружили еще с гражданской, Еще с двадцатых годов. Вместе рубали белых Шашками на скаку, Вместе потом служили В артиллерийском полку. А у майора Петрова Был Ленька, любимый сын, Без матери, при казарме, Рос мальчишка один. И если Петров в отъезде,- Бывало, вместо отца Друг его оставался Для этого сорванца. Вызовет Деев Леньку: - А ну, поедем гулять: Сыну артиллериста Пора к коню привыкать!- С Ленькой вдвоем поедет В рысь, а потом в карьер. Бывало, Ленька спасует, Взять не сможет барьер, Свалится и захнычет. Понятно, еще малец!- Деев его поднимет, Словно второй отец. Подсадит снова на лошадь: - Учись, брат, барьеры брать! Два раза не умирать. Ничто нас в жизни не может Вышибить из седла!- Такая уж поговорка У майора была. Прошло еще два-три года, И в стороны унесло Деева и Петрова Военное ремесло. Уехал Деев на Север И даже адрес забыл. Увидеться - это б здорово! А писем он не любил. Но оттого, должно быть, Что сам уж детей не ждал, О Леньке с какой-то грустью Часто он вспоминал. Десять лет пролетело. Кончилась тишина, Громом загрохотала Над родиною война. Деев дрался на Севере; В полярной глуши своей Иногда по газетам Искал имена друзей. Однажды нашел Петрова: «Значит, жив и здоров!» В газете его хвалили, На Юге дрался Петров. Потом, приехавши с Юга, Кто-то сказал ему, Что Петров, Николай Егорыч, Геройски погиб в Крыму. Деев вынул газету, Спросил: «Какого числа?»- И с грустью понял, что почта Сюда слишком долго шла... А вскоре в один из пасмурных Северных вечеров К Дееву в полк назначен Был лейтенант Петров. Деев сидел над картой При двух чадящих свечах. Вошел высокий военный, Косая сажень в плечах. В первые две минуты Майор его не узнал. Лишь басок лейтенанта О чем-то напоминал. - А ну, повернитесь к свету,- И свечку к нему поднес. Все те же детские губы, Тот же курносый нос. А что усы - так ведь это Сбрить!- и весь разговор. - Ленька?- Так точно, Ленька, Он самый, товарищ майор! Значит, окончил школу, Будем вместе служить. Жаль, до такого счастья Отцу не пришлось дожить.- У Леньки в глазах блеснула Непрошеная слеза. Он, скрипнув зубами, молча Отер рукавом глаза. И снова пришлось майору, Как в детстве, ему сказать: - Держись, мой мальчик: на свете Два раза не умирать. Ничто нас в жизни не может Вышибить из седла!- Такая уж поговорка У майора была. А через две недели Шел в скалах тяжелый бой, Чтоб выручить всех, обязан Кто-то рискнуть собой. Майор к себе вызвал Леньку, Взглянул на него в упор. - По вашему приказанью Явился, товарищ майор. - Ну что ж, хорошо, что явился. Оставь документы мне. Пойдешь один, без радиста, Рация на спине. И через фронт, по скалам, Ночью в немецкий тыл Пройдешь по такой тропинке, Где никто не ходил. Будешь оттуда по радио Вести огонь батарей. Ясно?- Так точно, ясно. - Ну, так иди скорей. Нет, погоди немножко.- Майор на секунду встал, Как в детстве, двумя руками Леньку к себе прижал.- Идешь на такое дело, Что трудно прийти назад.

Как командир, тебя я Туда посылать не рад. Но как отец... Ответь мне: Отец я тебе иль нет? - Отец,- сказал ему Ленька И обнял его в ответ. Так вот, как отец, раз вышло На жизнь и смерть воевать, Отцовский мой долг и право Сыном своим рисковать, Раньше других я должен Сына вперед посылать. Держись, мой мальчик: на свете Два раза не умирать. Ничто нас в жизни не может Вышибить из седла!- Такая уж поговорка У майора была.- - Понял меня?- Все понял. Разрешите идти?- Иди!- Майор остался в землянке, Снаряды рвались впереди. Где-то гремело и ухало. Майор следил по часам. В сто раз ему было б легче, Если бы шел он сам. Двенадцать... Сейчас, наверно, Прошел он через посты. Час... Сейчас он добрался К подножию высоты. Два... Он теперь, должно быть, Ползет на самый хребет. Три... Поскорей бы, чтобы Его не застал рассвет. Деев вышел на воздух - Как ярко светит луна, Не могла подождать до завтра, Проклята будь она! Всю ночь, шагая как маятник, Глаз майор не смыкал, Пока по радио утром Донесся первый сигнал: - Все в порядке, добрался. Немцы левей меня, Координаты три, десять, Скорей давайте огня!- Орудия зарядили, Майор рассчитал все сам, И с ревом первые залпы Ударили по горам. И снова сигнал по радио: - Немцы правей меня, Координаты пять, десять, Скорее еще огня! Летели земля и скалы, Столбом поднимался дым, Казалось, теперь оттуда Никто не уйдет живым. Третий сигнал по радио: - Немцы вокруг меня, Бейте четыре, десять, Не жалейте огня! Майор побледнел, услышав: Четыре, десять - как раз То место, где его Ленька Должен сидеть сейчас. Но, не подавши виду, Забыв, что он был отцом, Майор продолжал командовать Со спокойным лицом: «Огонь!»- летели снаряды. «Огонь!»- заряжай скорей! По квадрату четыре, десять Било шесть батарей. Радио час молчало, Потом донесся сигнал: - Молчал: оглушило взрывом. Бейте, как я сказал. Я верю, свои снаряды Не могут тронуть меня. Немцы бегут, нажмите, Дайте море огня! И на командном пункте, Приняв последний сигнал, Майор в оглохшее радио, Не выдержав, закричал: - Ты слышишь меня, я верю: Смертью таких не взять. Держись, мой мальчик: на свете Два раза не умирать. Никто нас в жизни не может Вышибить из седла!- Такая уж поговорка У майора была. В атаку пошла пехота - К полудню была чиста От убегавших немцев Скалистая высота. Всюду валялись трупы, Раненый, но живой Был найден в ущелье Ленька С обвязанной головой. Когда размотали повязку, Что наспех он завязал, Майор поглядел на Леньку И вдруг его не узнал: Был он как будто прежний, Спокойный и молодой, Все те же глаза мальчишки, Но только... совсем седой. Он обнял майора, прежде Чем в госпиталь уезжать: - Держись, отец: на свете Два раза не умирать. Ничто нас в жизни не может Вышибить из седла!- Такая уж поговорка Теперь у Леньки была... Вот какая история Про славные эти дела На полуострове Среднем Рассказана мне была. А вверху, над горами, Все так же плыла луна, Близко грохали взрывы, Продолжалась война. Трещал телефон, и, волнуясь, Командир по землянке ходил, И кто-то так же, как Ленька, Шел к немцам сегодня в тыл.

До глубокой ночи затянулась наша беседа. Много любопытного рассказал мне Симонов о своем двухмесячном пребывании на Севере, но еще больше узнал я потом из его дневников, которые хранились у меня в сейфе. Тут, наверное, требуется небольшое разъяснение. Во время войны всему личному составу действующей армии запрещалось вести дневники. Причины понятны. Понимали их и я и Симонов. Но писатель, очевидно, не может обойтись без каких-то записей своих впечатлений, наблюдений. Однажды Симонов принес мне целую пачку таких записей. Я прочитал их, они мне понравились. Больше всего - за честность суждений, за откровенность. По всем правилам воинской дисциплины, я должен был бы наказать его за нарушение запрета и отобрать дневники. Я их и отобрал, но... по ходатайству самого Симонова. Он попросил меня хранить их «на правах секретных документов»; это, мол, будет безопаснее и для него, и для дневников. Я спрятал их в своем сейфе, и с тех пор по возвращении из каждой своей командировки Симонов приносил мне новые и новые записи, а я складывал их в сейф рядом с прежними.

Опубликованы они были лишь в 70-е годы в виде двухтомника под общим названием «Разные дни войны». На подаренном мне экземпляре этого двухтомника автор сделал такую надпись: «Давиду Ортенбергу - первому лорду-хранителю этих не печатанных тогда дневников - с любовью и дружбой. Твой Костя»...

* * *

А теперь вернусь к тому, на чем прервался.

Глубокая ночь на 7 декабря 1941 года. Все хлопоты с очередным номером газеты закончены. Вот-вот должны принести из типографии сигнальный экземпляр. Я дожидаюсь его по обязанности. А Симонов, конечно, потому, что в этом номере идет его поэма...

* * *

Итак, в газете от 7 декабря опубликована поэма Симонова «Сын артиллериста». Заняла она чуть ли не половину полосы. Нечасто мы бывали так щедры для поэтов. Помнится, только еще одна поэма заняла в «Красной звезде» два подвала - это «Мария» Валентина Катаева.

Сам Симонов отнюдь не переоценивал художественных достоинств той своей поэмы. Даже удивлялся, почему она после войны стала одним из наиболее популярных его произведений, особенно среди школьников. «Сына артиллериста» включили в школьные учебники, и к Симонову хлынул поток писем. В большинстве из них задавался вопрос: жив ли Ленька - главный герой баллады? Спустя много лет Симонов разыскал Леньку, узнал, что он по-прежнему служит в артиллерии, уже в звании подполковника.

Отмечу, между прочим, что в последующих изданиях поэмы автор исключил строки:

При свече в землянке
В ту ночь мы подняли тост
За тех, кто в бою не дрогнул,
Кто мужественен и прост.
За то, чтоб у этой истории
Был счастливый конец,
За то, чтобы выжил Ленька,
Чтоб им гордился отец,
За бойцов, защищавших
Границы страны своей,
За отцов, воспитавших
Достойных их сыновей!

Так и было в тот вечер, в землянке на полуострове Среднем, где командир артиллерийского полка рассказал Симонову эту историю; там тогда они и подняли чарку за «счастливый конец».

* * *

Сын артиллериста:

Был у майора Деева
Товарищ - майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.

А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде,-
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.

Вызовет Деев Леньку:
- А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!-
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
- Понятно, еще малец!-

Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
- Учись, брат, барьеры брать!

Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!-
Такая уж поговорка
У майора была.

Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться - это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.

Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.

Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?»-
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла…

А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
- А ну, повернитесь к свету,-
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы - так ведь это
Сбрить!- и весь разговор.
- Ленька?- Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!

- Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.-
У Леньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
- Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!-
Такая уж поговорка
У майора была.

А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
- По вашему приказанью
Явился, товарищ майор.
- Ну что ж, хорошо, что явился.
Оставь документы мне.
Пойдешь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно?- Так точно, ясно.
- Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.-
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал:-
Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
- Отец,- сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.

Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!-
Такая уж поговорка
У майора была.
- Понял меня?- Все понял.
Разрешите идти?- Иди!-
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать… Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час… Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два… Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три… Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух -
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!

Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
- Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!-
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
- Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее еще огня!

Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
- Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!

Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять - как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!»- летели снаряды.
«Огонь!»- заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
- Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!

И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
- Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!-
Такая уж поговорка
У майора была.

В атаку пошла пехота -
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только… совсем седой.

Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
- Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!-
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была…

Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.

Песня из к/ф "Офицеры"
Слова Леонида Аграновича.
Муз. Рафаила Хозака
Исп. Владимир Златоустовский

Написано 119 стихотворений, из которых 26 переводов и 6 подражаний. Самые популярные его оригинальные стихотворения: «Выздоровление», «Веселый час», «Мои пенаты», «К Д. В. Дашкову», «Переход через Рейн», «Тень друга », «На развалинах замка Швеции», «Таврида», «Разлука», «Пробуждение», «Воспоминания», «Мой гений», «Надежда», «Умирающий Тасс», «Вакханка», «Из греческой антологии».

Прозаических произведений у Батюшкова 27 (с 1809 – 1816 г.), отличающихся стилистическими достоинствами. Главные из них: «Отрывок из писем русского офицера из Финляндии», «Похвальное слово сну», «Прогулка по Москве», «О поэте и поэзии», «Прогулка по академии художеств», «Речь о влиянии легкой поэзии на язык» (которому он придавал большое значение), «О сочинениях Муравьева», «Вечер у Кантемира», «Нечто о морали, основанной на философии и религии». Нельзя не упомянуть о «записной книге Батюшкова под названием: «Чужое – мое сокровище». В этой книге много переводного, но также и разных воспоминаний, набросков, самостоятельных мыслей, не лишенных интереса.

Константин Николаевич Батюшков. Портрет работы неизвестного художника, 1810-е

Такое же почти значение имеет переписка Батюшкова с друзьями, особенно с Гнедичем , которому было написано 85 писем. Из шуточных произведений Батюшкова наиболее известны «Видение на берегах Леты» и «Певец во стане славяноруссов». Оба посвящены осмеянию партии «Беседы» с Шишковым во главе.

Главная заслуга Батюшкова состоит в выработке стиха; он вполне овладел гармонией его и понял, что учиться ей надо у итальянских поэтов, страстным поклонником которых он был всегда. Постоянными образцами для переводов являлись: Касти, Петрарка , Тибулл , Парни , Тассо , идеалом же Батюшкова был Ариосто . «Возьмите душу Вергилия , пишет он, воображение Тасса, ум Гомера , остроумие Вольтера , добродушие Лафонтена , гибкость Овидия – вот Ариост». Белинский писал о Батюшкове: «Такие стихи и в наше время превосходны, при первом же своем появлении они должны были породить общее внимание, как предвестие скорого переворота в русской поэзии. Это еще не пушкинские стихи, но после них уже надо было ожидать не других каких-нибудь, а пушкинских». Он «уготовил пути» для Пушкина, первые произведения которого – подражания Батюшкову. Юноша Пушкин находил неблагозвучие в стихах Жуковского и, добиваясь совершенства, подражал Батюшкову.

КОНСТАНТИН БАТЮШКОВ. "Надежда". Библейский сюжет. Видеофильм

Не надо забывать, что если Карамзин имел таких предшественников, как Фонвизин и Державин , то Батюшков не имел никого и совершенно самостоятельно вырабатывал гармонию стиха Поэзия его отличается необыкновенною искренностью. «Живи, как пишешь, (говорит он) и пиши, как живешь: иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы». Этому идеалу Батюшков остался верен в течение всей своей жизни.

Поэзия его носит отчасти нерусский характер, оторванный от родной почвы. Влияние итальянских поэтов сказалось в эпикурейском направлении лиры Батюшкова. Удалению от мотивов, более свойственных русской природе, способствовала борьба еще с шишковистами, которые глубоко возмущали поэта. «Любить отечество должно; кто не любит его, тот изверг. Но можно ли любить невежество? Можно ли любить нравы и обычаи, от которых мы отдалены веками и, что еще больше, – целым веком просвещения?»

Поэзия Батюшкова, отличавшаяся искренностью, находилась в тесной связи с его личной жизнью. Как жизнь его вплоть до вступления в милицию, так и поэзия была бессодержательна. После же того, как пережил войну, путешествовал за границею, поэзия его получает более серьезное направление («

(18.05.1787 – 7.07.1855)

Константин Николаевич Батюшков – прозаик, литературный и художественный критик, переводчик, член литературного кружка «Арзамас», почетный член Вольного общества любителей российской словесности».

Константин Батюшков родился в Вологде 18 мая 1787 года. Отец поэта, Николай Львович (1752-1817), прокурор 2-го департамента Вологодского верхнего земского суда, с 1790 года – губернский прокурор, принадлежал к старинному дворянству. Мать, Александра Григорьевна (?-1795), происходила из рода Бердяевых, предки поэта по материнской линии поселились на вологодских землях в начале XVII века.

Судя по тому, что Константина и его младшую сестру Варвару, родившуюся в ноябре 1791 года, крестили в церкви Святой великомученицы Екатерины, что во Фроловке, первый вологодский адрес Батюшкова следует искать в приходе этой церкви, находившейся на пересечении современных улиц Герцена и Предтеченской. В начале лета 1792 года семья переехала в Вятку, на место нового назначения Н.Л. Батюшкова. Двухлетнее (с начала лета 1792 по 25 мая 1794) пребывание Константина в Вятке зафиксировано в документах Государственного архива Кировской области (Ф. 237. On. 71. Ед. хр. 76. Л. 89; Ед. хр. 79. Л. 97). Здесь, в Вятке, не ранее лета 1793 года началась тяжелая душевная болезнь Александры Григорьевны. Матери Константин лишился в восьмилетнем возрасте.

Знания, полученные им в петербургских пансионах Жакино и Триполи, пополнялись обширным чтением. Главным событием 1802 – 1806 годов, оставившим глубокий след в жизни юноши, стало общение с двоюродным дядей, поэтом М.Н. Муравьевым (1757-1807), которому Батюшков был «обязан всем»: глубоким интересом к античности и итальянской литературе, потребностью в постоянной духовной работе над собой. Под влиянием этого благородного наставника сформировались литературные вкусы Батюшкова и сложилась его «маленькая» философия: смысл жизни заключается в любви к ней, в наслаждении ее радостями и одновременно – в способности к самопожертвованию; счастье немыслимо без ощущения чистой совести, а «благосостояние общества», «сила гражданственности» могут быть основаны только на «добре».

Стихотворения «Совет друзьям», «Веселый час», «Ответ Гнедичу», «Элизий», «Мои Пенаты» создали Батюшкову репутацию «российского Парни», «сына неги и веселья» (А.С. Пушкин), «певца любви и забавы» (П.А. Вяземский). Поэтический мир Батюшкова 1803-1812 годов строился по контрасту с действительным. Это было бегство в мечту о красоте и полноте бытия, о сильной, яркой, цельной личности, о гармонии в отношениях человека и мира.

К.Н. Батюшков был участником похода в Пруссию (1807), шведской кампании (1808-1809), заграничного похода русской армии (1813-1814). Он кавалер орденов Святой Анны III и II степеней за «отличную храбрость» в сражении при Гейльсберге (1807) и под Лейпцигом (1813).

Отечественная война 1812 года разрушила его «маленькую» философию. Поэт не разделял настроения воодушевления, подъема общественной активности и ожидания перемен, охвативших русское общество после завершения кампании. Война повергла его в тяжелый кризис: ведь «море зла» («нищету, отчаяние, пожары, голод») России принесли французы; «просвещенный народ Европы» оказался «варваром». Светлый эпикуреизм ранних стихов сменился мрачным пессимизмом («К Дашкову», «Элегия», «К другу», «Умирающий Тасс»). Обреченный на сомнения, разочарования и утраты близких, поэт не находил на земле того, что «вечно чисто, непорочно». «Мир лучший» существовал теперь для него «за гробом». Новая философия Батюшкова основывалась на «истинах Евангелия».

Трагической оказалась и судьба поэта. Опубликованные в 1817 году «Опыты в стихах и прозе» (в двух частях) стали единственной книгой Батюшкова. Его литературному дарованию не суждено было раскрыться в полной мере. Убежденный в том, что «поэзия требует всего человека», Батюшков не мог посвятить всего себя литературе. Не имея достаточных средств, он принужден был служить. Поэзия мешала служебной карьере, служба - поэзии... Это противоречие неизбежно вело к глубокой неудовлетворенности собой, своей поэзией, рождало сомнения в своем таланте и «душевную пустоту». Состояние внутреннего разлада усугублялось чувствительностью натуры, обостренным самолюбием, слабостью здоровья и предчувствием надвигающейся трагедии («Если я проживу еще десять лет, то сойду с ума...»). Первые симптомы душевной болезни обнаружились в 1822 году. Четыре года (1824-1828) Батюшков провел в психиатрической лечебнице в Зоннснштейне (Саксония), потом почти пять лет (с августа 1828) его лечили в Москве. Но безуспешно...

В марте 1833 года племянник поэта Г.А. Гревенс перевез его в Вологду. Здесь Батюшков прожил 22 года: сначала (с 1833 по 1844) отдельно от своих родственников в доме священника П. В. Васильевского (приход церкви Иоанна Предтечи в Рошенье, ныне – Советский проспект, 20), потом (с 1845 по 1855) в семье племянника и опекуна. С 1983 года две комнаты бывшей служебной квартиры Г. А. Гревенса в здании удельной конторы (Малая Благовещенская, ныне – улица Батюшкова, 2) занимает музей К.Н. Батюшкова. Поэт скончался 7 июля 1855 года, местом его упокоения стал Спасо-Прилуцкий монастырь.

«...Колыбель и могила знаменитого Батюшкова тесно сольются с существованием Вологды», – писали «Вологодские губернские ведомости» 6 августа 1855 года. После изменения административных границ на территории Вологодской области оказались две родовые усадьбы: в батюшковское Даниловское (недалеко от Устюжны) Константин Николаевич приезжал навестить отца, в бердяевском Хантаново (в 33 километрах от Череповца) он бывал в 1808, 1809, 1811, 1815, 1816-1817 годах. Иногда обстоятельства задерживали его там на полгода. Здесь были написаны «Видение на берегах Леты», «Мои Пенаты», «Беседка муз», «Умирающий Тасс» и подготовлены к изданию «Опыты в стихах и прозе». С материнским Хантановым в сознании поэта всегда связывалось ощущение «древних Пенатов», «верного приюта», своего дома, о котором он мечтал всю жизнь.

«Маленьким», «бесполезным для общества и для себя» представлялось Батюшкову собственное дарование. Время опровергло эти суровые самооценки. Батюшков создал лирику нового типа, ориентированную на решение новых задач: «изображение современного человека и современного мира», «лирическое выражение личности» (И.М. Семенко). Это художественное открытие явилось результатом глубокого переосмысления роли «легкой поэзии» (то есть малых лирических жанров): по своей значимости она была уравнена с «высокой».

Батюшков был не только «предтечей Пушкина» (В.Г. Белинский). Как живое начало, как конструктивный элемент, способствующий обновлению литературы, батюшковская традиция присутствует в лирике Е. Баратынского, Ф. Тютчева, А. Фета, А. Майкова, И. Анненского, А. Ахматовой, О. Мандельштама и других русских поэтов.

Электронный ресурс о К.Н. Батюшкове на сайте ВОУНБ.