«Что делать?» и «кто виноват? «кто виноват?» и «что делать?»: психологический подтекст русских вопросов - мж: мужчины и женщины

Бывает же, что вроде бы и знаком с человеком, но дальше приветствия и пары слов о погоде у вас не заходило.

Каким он тогда казался замечательным, умным и интеллигентным! До тех пор, пока вы с ним не стали контактировать регулярно и плотно. Очень скоро вы узнаете множество фактов о нем и особенностей его характера, о которых даже и не подозревали. Может оказаться, что этому удивительному человеку ни разу в голову не пришло за собой кружку помыть или он спорит обо всем по поводу и без повода. Да и мало ли чего еще в нем найдется малоприглядного? Вы, как особа тактичная, его огрехи на вид ставить, естественно, не будете. Однако замечать не перестанете. Нереализованное раздражение имеет свойство накапливаться, и каждый последующий случай будет вызывать все большее внутреннее недовольство. Если все оставить, как есть, то рано или поздно клапан сорвет и произойдет конфликт. Причем часто все случается асимметрично: человек вроде бы ничего такого не сказал, а для кого-то это была последняя капля. В итоге перед нами двое смертельно обиженных, но одинаково уверенных в собственной правоте людей: на одного вызверились на ровном месте, а второго уже все достало, у него нет никаких сил терпеть.

Этому вопросу немало уделено внимания в практической психологии. И не удивительно: мы живем в социуме и львиная доля наших проблем касается как раз взаимоотношений с другими его представителями. Попробуем и мы рассмотреть эту классическую ситуацию с разных сторон.

Допустим, меня незаслуженно обидели. Сразу вспоминаем об утверждении, что в любом конфликте виноваты обе стороны. Кто-то больше, кто-то меньше, но всегда обе. Даже если в этом конкретном случае мой поступок, вызвавший столь неадекватную реакцию, выглядит достаточно невинным, то вероятно, что причина не столько в нем, сколько в совокупности всех моих предыдущих слов и действий. Иначе говоря, в моем поведении в целом. Эта весьма неприятная мысль, как правило, отвергается нами практически на уровне подсознания. Это все равно, что признать себя неидеальным. Нет, я, конечно, считаю себя великим грешником, но именно считаю, а не ощущаю. Теоретически, в общем-то, считаю. Часто именование себя грешным воспринимается больше как часть церковного этикета: все грешные – и я грешный. Когда же доходит до дела и нужно признать свою неправоту в конфликте, то я сразу же становлюсь безвинно пострадавшим, т. е. абсолютно безгрешным человеком.

Может статься, что я все-таки признаю часть своей вины в этой ситуации, но... И тут только успевай записывать. Пусть я не прав (конечно же, совсем чуть-чуть), но мог бы и смолчать или войти в положение. У меня есть масса оправданий для себя и ни одного для других. Получается, что мне можно, а им нельзя. Как говорит моя тетка: «Що за люди? В морду плюнеш, драться кидаються...» Когда я создаю своими поступками дискофморт для окружающих, то это просто неудобно получилось, а когда они мне – уже жутко несправедливо и как вообще с виду нормальные люди могут так поступать?!

Перенесемся на другую сторону конфликта. Есть человек, который нас методично и систематически доводит до белого каления. Предположить, что он это делает намеренно, мы, конечно, можем, но таких случаев все-таки в природе крайне мало. Как правило, это скорее нетерпение слабостей друг друга. Опять же форма наших текущих отношений – результат нашей совместной, так сказать, работы. Кроме того, человек чувствует, когда к нему испытывают неприязнь, и может даже на инстинктивном уровне начать отвечать нам тем же.

Еще мы почему-то часто думаем, что человек должен сам догадаться, что он что-то неправильно делает. Из-за этого на ровном месте можно нагромоздить большую проблему. Поэтому очень важно все-таки о своих недовольствах говорить. Делать это, конечно, лучше без претензий, а в идеале вообще попросить. Просьба всегда конструктивнее, чем требование. Во времена студенчества мы делили квартиру с одногруппницей. У нее была манера ставить чашку с заваркой в мойку. Не знаю почему, но меня это жутко выводило из себя. Я всячески намекала, демонстративно выставляла ее обратно, показательно вытрушивала заварку и т. д. и т. п. Но чашка все равно неизменно оказывалась в мойке. Было такое ощущение, что она делает мне назло. Однажды я сказала: «Не спрашивай почему, просто никогда так больше не делай. Бесит – сил нет». Она ответила: «Хорошо». И больше эпизод с чашкой не повторился ни разу! Оказалось, что моих «очевидных» намеков она не замечала. Для нее это было нормально, и все мои ворчания и косые взгляды она относила ко всему что угодно, только не к этой злополучной чашке.

В любой конфликтной или только накипающей ситуации мы привыкли подробно и тщательно разбирать особенности характера и детали поступков нашего обидчика. Мы совещаемся и планируем, что ему нужно изменить в себе, в своем отношении к жизни и как можем ему в этом помочь. Но мы практически никогда не думаем, что бы могли изменить в себе. Например, как можно по-другому вести себя в подобных ситуациях, чтобы ему со мной было легче общаться? Пусть с его стороны так делать было нехорошо, но, что я могу сделать, чтобы это не повторилось? Эти мысли даже не приходят в голову, потому что глубоко внутри мы уверены, что все делаем правильно. Что бы мы там ни говорили и ни признавали. К тому же других менять легко, а себя – тяжело и жалко.

Господь говорит: «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду» (Мф. 5:21, 22). Даже в приведенной цитате из Евангелия так и хочется зацепиться за слово «напрасно»: мол, я же не просто так, а по делу! Но толкователи нас огорчают: все, что касается тебя лично, – напрасный гнев. Например, свт. Иоанн Златоуст пишет: «Когда же бывает приличное время для гнева? Тогда, когда мы не за себя самих отмщаем, но обуздываем дерзких, и обращаем на прямой путь беспечных. А когда гнев неуместен? Тогда, когда мы гневаемся, чтобы отмстить за самих себя... Как этот последний гнев излишен, так первый нужен и полезен. Но многие поступают наоборот. Они приходят в ярость, когда обижают их самих, но остаются холодны и малодушествуют, когда видят, как подвергается обиде другой. То и другое противно законам евангельским». А блж. Иероним Стридонский замечает, что во многих кодексах слово «напрасно» отсутствует, поэтому в толковании этого места оно особой смысловой нагрузки не несет.

Так почему же все-таки гнев приравнивается к убийству? К примеру, есть тот, кто не дает нам жизни, жутко раздражает и выводит из себя. Мириться мы с ним не хотим, потому что считаем его, как мы уже выяснили, односторонне виноватым. Он тоже вряд ли пойдет на контакт или по той же причине, или не замечая того, что у нас от него нервный тик. Где-то в глубине души мы в этот момент хотим, чтобы он перестал так говорить, перестал так делать, вообще перестал с нами пересекаться. Глаза бы мои его не видели. Таким образом, получается, что я хочу, чтобы в моей жизни этого человека не было. Вот если бы он был другим или изменился, чтобы мне с ним было хорошо – можно еще подумать. А таким, какой он есть сейчас, я его не хочу, он мне не нужен. Если бы не эта повторяющаяся ситуация, если бы не этот человек, то насколько легче мне было бы жить. Если бы его не было... Получается, что фактическое убийство – это лишь доведение до логического конца этого желания.

Весь Новый Завет пронизан любовью, всепрощением и смирением. Значит, когда мы сердимся на своего ближнего, то в корне расходимся с учением Христа. «Ты, Господи, конечно, сотворил и сказал много прекрасного, но отойди, пожалуйста, мне с моим ущемленным эго не до Тебя сейчас». Звучит, естественно, дико, но ведь по сути так и выходит.

Кто-то из оптинских старцев писал, что есть мнение, согласно которому Господь в Гефсиманском саду так сильно скорбел еще и потому, что знал, как много людей не захочет воспользоваться Его крестной жертвой. Уж не мы ли это, когда не можем переступить через свою гордость и сделать первый шаг к примирению? Еще и сами Его каждый день молим простить нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим... Если мы просим у Него такого же отношения к себе, какое у нас ко всем, от кого мы претерпели хоть какую-то неприятность, то, боюсь, дорогие братья и сестры, что у большинства из нас крупные неприятности.

Екатерина Выхованец

Эти механизмы психологической защиты в различной мере развиваются у человека в зависимости от методов воспитания. Чем меньше учитывается право ребенка на ошибку, тем в большей мере приходится ему выстраивать систему защиты от нее, поскольку жить и не ошибаться невозможно. Можно лишь научиться не замечать своих ошибок

Таким образом, на вопрос «Кто виноват?» можно ответить: «Любой, кроме меня» или «Я». Мы видим, что ни тот, ни другой ответы не являются конструктивными. Они не направлены на решение проблемы. Они связаны с ее завуалированным снятием и маскировкой эмоциональным переживанием. Этот вопрос эксплуатирует потребность ощущать себя правым и желание снять груз негативных эмоций за счет находящихся рядом у одного участника событий и привычку ощущать себя «плохим» у другого. Привычка быть «плохим» имеет в своей основе удивительный неосознаваемый механизм, позволяющий переворачивать понятие «плохой» в «хороший» («раз я повинился…») Осознанно человек признает свою вину, но неосознанное чувство значимости растет, и он все более и более ощущает себя достойным и положительным.

Потребность задавать вопрос «Кто виноват?» не является русским изобретением. Однако многовековые условия жизни в России способствовали закреплению положения, когда преимущество получали люди, которые в экстремальных ситуациях не исправляли ошибки и не пытались понять причины явления, а искали тех, на кого можно излить свои эмоции за несостоявшееся счастье. Любая смена власти, любой бунт или революция начинаются с наказания тех, кто ранее был у власти. Решать проблемы, нерешенные предшественником, крайне сложно, а иногда невозможно. Но дать народу поглумиться над предшественником ничего не стоит. Именно поэтому в демократической Германии с такой легкостью увольняли профессоров, которых только подозревали в сотрудничестве со Штази (Министерством государственной безопасности Германской Демократической Республики), не вдаваясь в подробности, насколько компетентным был тот или иной человек и что конкретно он сделал в прошлом. Это не было направлено на улучшение научной деятельности тех или иных структур, но удовлетворяло эмоции, накопившиеся у людей за годы беспредельной власти этой организации. Точно так же после провала нашей олимпийской сборной в Ванкувере первым действием стало не развитие детского спорта и не строительство спортивных сооружений, необходимых для тренировок спортсменов, а увольнение чиновников.

Многие проблемы в стране решаются, если становятся открытыми и прозрачными действия всех ветвей власти. Достаточно выяснить причины и сделать соответствующие изменения. Но если власть не стремится к сотрудничеству с обществом, коррупция на всех уровнях тормозит любые реформы, а выполнение бюджета закрыто от постороннего глаза, то регулярно необходимы поиски виновных, снимающие напряжение у людей, но не меняющие ничего. Причины закрепления такого поведения мы и рассмотрим в дальнейшем.

Общество виноватых граждан

Меня удивляет, как это люди из самых добрых советов и рекомендаций, призванных приблизить их счастье и радость жизни, исхитряются сплести себе новую плетку для самобичевания.

М. Вислоцкая. «Искусство любви»

Итак, мы выявили, что в обществе регулярно снимается напряжение за счет «жертвоприношения». Это ситуация, когда вместо решения конкретной проблемы на растерзание толпы, уставшей от безысходности, отдается некто, названный виновным. Однако встает вопрос, почему много-много людей удовлетворяются только видом крови, не требуя решения реально существующих в стране проблем? Более того, почему тем, кто стоит во главе государства, выгоднее устраивать аутодафе, а не решать проблемы страны и проживающих в ней людей?

Особенностью виноватого человека, вне зависимости от того, реальна его вина или нет, является то, что он легко управляем. Если это член семьи, то им легко манипулировать. Виноватый муж готов заглаживать свою вину, выполняя работу по дому, занимаясь хозяйством и детьми. Более того, некоторое время он не будет претендовать на положительную оценку своего труда.

Виноватая жена, в свою очередь, будет терпеть оскорбления мужа, который снимает через скандалы собственное напряжение, возникающее из-за неудач на работе. Она не будет предъявлять претензий, стараясь всеми известными способами загладить существующую или вымышленную вину.

Легко манипулируют виноватыми родителями дети. Будучи невероятно адаптивными (недаром человечество так широко расселилось по земле), многие дети быстро обучаются находить слабые места своих воспитателей. Они интуитивно отыскивают ту невидимую для глаз «кнопку», которая включает чувство вины у родителей, и регулярно давят на нее, получая существенные выгоды. Такой кнопкой может быть страх родителей, что они неверно воспитывают детей, что кому-то могут не понравиться их дети, желание разведенных родителей привлечь детей на свою сторону и т. д. Отпрыски интуитивно используют эти ситуации, поскольку виноватые родители делают им больше подарков, предлагают разнообразные возможности и менее требовательны, чем те, у которых чувство вины вызывается не так легко.

Следует подчеркнуть, что раз вина не родственна ответственности, то «хорошее» (с точки зрения окружающих) поведение обязательно заканчивается срывом, когда человек совершает множество ошибок, которые в дальнейшем вынужден искупать. В нем всегда будет действовать этот механизм, заставляющий его ошибаться. Если он не задумается над причинами регулярных неудач, то эта последовательность из адекватного и ошибочного поведения будет постоянно воспроизводиться, вызывая к жизни и столь же постоянное переживание чувства вины.

Чувство вины – это комплекс индивидуальных ощущений собственной «плохости». Оно сродни стыду. Различие между ними менее значимо по сравнению с тем, что их объединяет. Вина – это самооценка несостоятельности. Стыд – это опасение обнаружить свои недостатки перед другими, страх оценки со стороны. Стыд и вина порождаются боязнью одиночества, потребностью быть принятым в сообществе себе подобных. Они воспитываются в ребенке с детства. Они сопровождаются жалостью к себе, неуверенностью. Эти чувства столь болезненны, что их нельзя испытывать долго.

Жизнь – это стремление представить себя в мире, занять место под солнцем и оставить потомство. В своих более примитивных формах она не испытывает сомнений и оставляет лишь самых сильных особей, не спрашивая, что они совершили для выживания. Человек отличается от прочего живого тем, что он ставит вопрос о том, что скрыто за поступками. Общество выделило круг мыслей и соответствующих им действий, которые предосудительны, и требует избегать их. Каждый человек в какой-то момент вынужден решить для себя, будет ли он переступать черту, за которой следует осуждение поведения, или нет, а если нет, то почему. И это «почему» в зависимости от типа воспитания порождает либо стыд, либо вину, либо ответственность. Усиление страха перед внешним осуждением порождает стыд, усиление страха перед собой – вину, требование думать о последствиях своих поступков – ответственность. Чаще всего эти три качества встречаются в разных соотношениях практически в любом человеке. Однако преобладание вины или стыда над ответственностью ведет к особому поведению в обществе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

О чем вы подумали, когда прочитали заголовок данной статьи? Конечно, это два риторических вопроса, под которыми можно подразумевать что угодно, но сегодня я хочу рассмотреть их в контексте . То есть, вопросы будут звучать так:

• Кто виноват в наших финансовых проблемах?
• Что делать, чтобы это исправить?

Начну с тех, кого люди сами считают виновниками своих финансовых бед. Таких субъектов можно выделить 5. Если спросить у человека, находящегося в бедственном или просто нестабильном финансовом положении, кто виноват, скорее всего, его ответ будет так или иначе связан с одним из следующих 5 субъектов:

1. Государство.
2. Банки.
3. Работодатель.
4. Коммерсанты.
5. Родственники (муж, жена и т.д.).

А теперь давайте разберем все эти субъекты по-отдельности в контексте , которые они создают, в формате нашей статьи: кто виноват и что делать.

Кто виноват? Государство! В правительстве одни воры и мошенники, которые думают только о себе! Государство не заботится о своих гражданах: не создает новые рабочие места, сокращает старые, платит низкую зарплату бюджетникам, низкие социальные пособия и пенсии, которых не хватает на жизнь, душит бизнес налогами и проверками, не контролирует цены, создает условия для процветания коррупции, в общем делает все, для того чтобы основной массе населения .

Что делать? Можно с этим согласиться? Да, ведь в принципе все так и происходит. Можно ли это как-то изменить? Вряд ли, на системные изменения, в лучшем случае, уйдут годы. Тогда что можно сделать? Нужно изменить свое отношение к этому, а именно: перестать рассчитывать на государство!

Ждать, когда государство обеспечит вас всем необходимым и решит ваши финансовые проблемы – это заведомо тупиковый вариант, который только усугубит ситуацию. Необходимо подумать, что можете сделать конкретно вы (а не государство) для ослабления влияния этих внешних неблагоприятных факторов на собственное финансовое благосостояние. Например:

• Вам платят низкую зарплату – начните ;
• Не нравятся низкие пенсии – создавайте себе сами;
• Пугают высокие цены – учитесь , грамотно ;
• Сложно вести бизнес – продайте его и начните дело в другой сфере, например, туда еще государство не так сильно добралось.

Кто виноват? Банки! Банкиры-вампиры, у нас в карманах дыры! Устанавливают сумасшедшие ставки по кредитам, загнали в кредитную кабалу, замучили , теперь вообще невозможно вылезти из долгов. Или же крупные кредиты (например, ) недоступны среднестатистическому гражданину, как быть, если негде жить.

Что делать? Есть такая проблема? Есть, конечно же. Тогда что делать? Перед тем, как пользоваться банковскими услугами – думать! Сначала думать, анализировать, изучать условия кредита, понимать, адекватно оценивать свои способности к погашению и только потом его брать. А еще лучше – не брать вообще, тем более, когда речь идет о . Понимать, что жизнь в долг не решит ваши финансовые проблемы, а только усугубит их.

Такое повальное развитие потребительского кредитования – одна из характерных особенностей , в котором мы все живем, причем, у нас оно представлено в наиболее нелицеприятной форме. Массовое влияние на людей стимулирует их жить не по средствам, потреблять много ненужных дорогих товаров и услуг, чтобы казаться лучше, создавать . Если не поддаваться этому влиянию и отказаться от всего, без чего можно обойтись, начать жить по средствам – то и кредиты никакие не понадобятся, и появится гораздо больше свободных финансовых ресурсов, которые можно будет накапливать для совершения крупных покупок.

Не нужно пользоваться теми банковскими услугами, которые легкодоступны, которые вам навязывают. Пользуйтесь только теми, которые реально выгодны для вас.

Кто виноват? Работодатель! Работодатель не хочет повышать мне зарплату, платит мало, при этом заставляет работать сверхурочно даром, выполнять не свои обязанности, выходить на работу в своих выходные, не отпускает в отпуск. А может быть, он вообще , или уже уволил, оставив без заработка, не думая, что мне нужно содержать семью и кормить детей.

Что делать? В условиях существенного преобладания спроса на работу над ее предложением такая ситуация вполне логична: работодателей меньше, и они будут диктовать свои “правила игры”, до тех пор, пока работники будут это позволять. Однако, не нужно воспринимать работу как что-то постоянное и незыблемое. Любому человеку дается очень широкий выбор как непосредственно работы, так и .

Поэтому, если вас что-то не устраивает в вашем работодателе – меняйте его на другого. Не устраивает работа вообще – займитесь фрилансингом, частной практикой, бизнесом, сетевым маркетингом, инвестированием… Вариантов получения дохода очень много, и большинство из них, на самом деле, перспективнее традиционного трудоустройства.

Кто виноват? Коммерсанты! Постоянно поднимают и без того заоблачные цены, все им мало, никак не угомонятся! Даже самые жизненно-необходимые товары и услуги стали недоступны (снять жилье, пройти лечение, обучаться в ВУЗе и т.д.). Зарплат и пенсий совершенно не хватает, чтобы оплачивать ненасытные аппетиты бизнесменов.

Что делать? Поскольку повлиять на этот внешний фактор вы никак не сможете, остается только адаптироваться под имеющиеся условия. А именно: если вам не хватает денег, думать:

И то, и другое совершенно реально, если этим заниматься. К слову, бизнесмены об этом тоже постоянно думают, поэтому цены и растут. Так задумайтесь и вы.

Кто виноват? Муж (Жена)! Или другие родственники. Например, муж мало зарабатывает, а жена много тратит, или все наоборот, или один супруг тратит деньги не на то, что хочет другой, случаи бывают самые разные. Супруги обвиняют в финансовых проблемах друг-друга. В семье начинаются , что приводит к ухудшению отношений или даже к распаду семьи.

Что делать? Перестать обвинять в своих проблемах других людей, и подумать, что лично вы можете сделать для нормализации ситуации. Допустим, если другой человек не изменится. Например, перейти на , и самостоятельно распоряжаться собственным заработком, предоставив такую же возможность супругу/супруге. Или поменять роли добытчика и распорядителя семейного бюджета (допустим, кто зарабатывает деньги – тот ими и распоряжается). Так будет справедливо и не будет повода для разногласий. А главное – лично ваше финансовое положение будет зависеть лично от вас, а не от кого-то еще, что правильнее и надежнее.

А может быть, стоит и прекратить отношения с человеком, если они завязаны исключительно на деньгах. Возможно, рядом с вами находится , которому от вас нужны лишь только деньги, и ничего более. Не будет этих денег – такие люди отсеятся сами.

Вообще, я уже написал целый цикл статей на тему связи взаимоотношений и денег. Например, вот:

Посмотрите их, там много всего интересного и полезного по этому вопросу.

Итак, я рассмотрел самые распространенные варианты ответов на вопрос “кто виноват и что делать?”, которые чаще всего называют люди. А в заключение хочу добавить один вариант от себя, который, на мой взгляд, является ключевым, но о котором мало кто задумывается.

Кто виноват? Вы сами, ваша финансовая безграмотность! Именно вы не задумывались о том, как увеличить доходы и оптимизировать траты. Именно вы брали кредиты, не разбираясь в них, не задумываясь о последствиях. Именно вы устраивались на низкооплачиваемую работу, и работали на ней ради “стабильности” (?). Именно вы отвергали альтернативные и более перспективные способы заработка. Именно вы тратили деньги на дорогие развлечения, без которых можно было бы обойтись. Именно вы не создавали денежные фонды: , а жили одним днем, тратили, грубо говоря, “проедали” все, что заработали. В общем, вы наделали кучу , что и привело к тем проблемам, которые вы сейчас имеете. Все это – признаки (обязательно прочтите статью по этой ссылке).

Что делать? Менять эту ситуацию. Лучше поздно, чем никогда! Признать свои ошибки и начать их исправлять. Начать повышать свою , что непременно будет способствовать улучшению вашего финансового положения.

И хорошим помощником в этом деле вам может стать сайт, который вы сейчас читаете – . Здесь уже собрано колоссальное количество полезных материалов, изучение и применение на практике которых повысит вашу финансовую грамотность и научит по-другому, более грамотно распоряжаться личными финансами.

Поэтому оставайтесь с нами, изучайте, задавайте вопросы в комментариях, общайтесь на форуме, где можно делиться опытом и полезной информацией с другими читателями, подписывайтесь на обновления в социальных сетях.

Чем выше будет ваш уровень финансовой грамотности – тем реже вы будете задавать себе вопросы “кто виноват и что делать?”, поскольку и ситуация улучшится, и ответы уже будут вам известны.

Желаю вам успехов, и всегда готовь помочь советами (заметьте, совершенно бесплатно). До новых встреч на страницах сайта!

«КТО ВИНОВАТ?» И «ЧТО ДЕЛАТЬ?»:

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДТЕКСТ РУССКИХ ВОПРОСОВ

Существуют две знаменитые русские формулы – «Кто виноват?» и «Что делать?». Они стали крылатыми словами русской литературы, русского сознания вообще. Считается, что эти формулы указывают на морализм русского сознания, озабоченность его нравственными проблемами («практический разум», по Канту) и в то же время относят к вопросам социального порядка. Повышенный морализм русского сознания сказывался в этой сверхличной его обращенности, в озабоченности общими судьбами, прежде всего судьбой народа. В связи с этим говорят о нравственном социализме, о моральном обосновании социалистической идеологии в России. Это относится исключительно к «русскому», то есть народническому, или крестьянскому, или – уже в марксистских терминах – утопическому социализму, искавшему и находившему моральное обоснование в так называемой субъективной социологии (Михайловский). Субъективный в этом контексте и значит моральный , опирающийся на волевое начало в человеке, на запросы его нравственного сознания, а отнюдь не на какого-либо рода объективистское или квазинаучное обоснование, с претензией на каковое выступил марксизм, обозначивший радикальную смену социалистической парадигмы. Всё это общеизвестно, и я вернулся к этим сюжетам только для того, чтобы напомнить контекст, в котором привычно рассматривались знаменитые формулы русской литературы, – и вывести их из этого контекста, вернее, вернуть в подлинный их контекст.

Вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?» прежде всего предельно конкретны: это названия двух русских романов, написанных соответственно Герценом и Чернышевским. Если мы вернемся от общих соображений о судьбах русского социализма к этим романам и их авторам, то нам, как мне кажется, удастся углубить представление о самом этом социализме – обнаружить очень интересные психологические его корни.

И прежде всего необходимо подчеркнуть, что оба романа, несмотря на разность их заглавий, – об одном, у них тождественная тема. Хотя Герцен пишет о «лишнем человеке» из дворян, а Чернышевский – о «новых людях», социально-культурные различия персонажей несущественны перед фактом их кардинального психологического сходства. А еще лучше и точнее сказать, таким психологическим сходством обладают их авторы. Естественно, сходство обнаруживается скорее на существенной глубине, а не на случайной биографической поверхности. Эта глубина – «бессознательная», то есть детерминированная сексуально: Герцен и Чернышевский оба принадлежат к существенно сходному типу сексуальной ориентации.

Предположение о «содомии» Чернышевского высказывал уже Розанов. В случае Герцена можно, пожалуй, говорить о достаточно высокой вероятности бисексуальной практики. Единая тема романов «Кто виноват?» и «Что делать?» – любовь втроем; но это не заурядный «любовный треугольник», а психологически двусмысленный сюжет, обозначаемый в психоанализе термином «мотив Кандавла». Кардинальное отличие «мотива Кандавла» от всех прочих форм mйnage а troi – не соперничество мужчин из-за женщины, а скорее бессознательное желание ее поделить, тем самым символически соединившись при ее посредстве.

Здесь мне хочется коснуться книги Ирины Паперно «Чернышевский и век реализма: исследование по семиотике поведения». И. Паперно собрала богатый материал, подтверждающий как раз ту точку зрения, которую я только что высказал. Но ее работа написана в иной методологии, автор прошел мимо психоаналитических аспектов темы. В книге И. Паперно «комплексы» Чернышевского, уже послужившие однажды темой для насмешливого описания в романе Набокова «Дар», взяты не в психологическом, а в социологическом ключе. В Чернышевском она увидела разночинца, не умеющего танцевать и бойко изъясняться по-французски, а потому несчастного в любви. Отсюда очень уж бросающиеся в глаза натяжки в описании и объяснении того самого «мотива Кандавла», который столь явственен у Чернышевского и который сама же И. Паперно так подробно описала под наименованием «посредничества в любви» или «эмоциональной медиации». Согласно автору исследования, этот комплекс нашел у Чернышевского мировоззренческую сублимацию в его проекте социалистического общества. Это очень тонкое наблюдение и очень перспективная мысль, но дело как раз в том, что социалистический комплекс Чернышевского – не столько сублимация, сколько символическая репрезентация все той же индивидуально-психологической темы. В его случае сам социализм демонстрирует свои сексуальные корни, сильнее – предстает как сексуальная проблема.

Даю основной тезис И. Паперно в прямой цитации:

То, что казалось формой адюльтера, было для Чернышевского основой эмоциональной и социальной гармонии и равновесия. Равновесие достигалось через принцип медиации, посредничества. Постоянное применение этого принципа уничтожает все индивидуальные конфронтации и личные напряжения, примиряет все оппозиции в отношениях людей и элиминирует все репрессии. Ключ к блаженству лежит в присутствии третьего лица между любыми двумя лицами – тройственная структура как основа всякого союза... Чернышевский хотел, чтобы это соглашение служило прототипом нового общественного согласия – гармоничного рая на земле, основанного на принципе коллективизма во всех сферах человеческой жизни, и частной и общественной, как они представлены в картине коммунистического общества в Четвертом сне Веры Павловны. Критики Чернышевского (в том числе Достоевский) были не правы, утверждая, что как семейные проекты, так и социальная утопия, предложенные Чернышевским, полностью игнорируют человеческие эмоции. Наоборот, социальный принцип коллективизма обладал у Чернышевского твердым психологическим основанием: общественная гармония виделась как расширение семейной, а последняя сама была результатом практического осуществления веры в то, что любовь – опосредованное чувство, медиативная эмоция – по природе своей коллективна.

Чтобы опровергнуть этот тезис, достаточно привести всего лишь одну цитату из «Что делать?». Нижеследующие рассуждения Лопухова выражают, несомненно, опыт автора романа в его краткой и малоудачной гетеросексуальной практике:

Я очень сильно люблю ее и буду ломать себя, чтобы лучше приспособиться к ней; это будет доставлять мне удовольствие, но все-таки моя жизнь будет стеснена. Так представлялось мне, когда я успокоился от первого впечатления. И я увидел, что не обманывался. Она дала мне испытать это, когда хотела, чтобы я постарался сохранить ее любовь. Месяц угождения этому желанию был самым тяжелым месяцем моей жизни. Тут не было никакого страдания, это выражение нисколько не шло бы к делу, было бы тут нелепо; со стороны положительных ощущений я не испытывал ничего, кроме радости, угождая ей; но мне было скучно. Вот тайна того, что ее попытка удержаться в любви ко мне осталась неудачна. Я скучал, угождая ей».

Вряд ли такой опыт можно назвать обладающим общекультурной значимостью: это сугубо интимный опыт общения с женщиной человека, к женщинам склонности не питающего. Отсюда то, что И. Паперно называет поиском медиатора, а мы, вслед за Фрейдом, «мотивом Кандавла», – способность или даже необходимость эмоционального влечения к женщине только под условием ее связи с другим мужчиной. Таков в жизни Чернышевского эпизод с супругами Лободовскими, а в романе «Что делать?» основная линия Вера Павловна – Лопухов – Кирсанов. Интересно, что Лопухов делает попытку превратить фиктивный брак с Верой Павловной в подлинный, когда на сцене появляется Кирсанов. «Медиатор» здесь – не Кирсанов, а Вера Павловна: типичная для «мотива Кандавла» ситуация.

В этом сюжете нет никакой социальной специфики. Нельзя сводить его к проблемам разночинства хотя бы потому, что точно такая же тема имела место в романе «Кто виноват?» (Бельтов – Люба – Круциферский) и в жизни аристократа и богача Герцена. Можно вспомнить и последующие сходные ситуации: например, кружок Мережковских и разрабатывавшаяся там метафизика социальности: «тайна трех» – прямой аналог отмеченной И. Паперно у Чернышевского тройственной структуры любого социального союза (между прочим, пьеса Зинаиды Гиппиус «Зеленое кольцо» – в сущности, парафраз «Что делать?»). Сама исследовательница проводит соответствующие параллели к «Что делать?», вспоминая, конечно же, и Герцена. Но как раз такое обилие житейских и литературных параллелей указывает на сверхсоциальный характер сюжета, выводит его за рамки разночинских проблем.

Нельзя, однако, сказать, что тем самым снимается вопрос о социализме как идеологии, выводящей за пределы индивидуального опыта. Тема Чернышевского-Герцена если и внесоциальна, то в определенном смысле сверхлична. Или скажем так: в социализме значим не столько определенный социальный, сколько определенный психологический тип.

Герцен был человеком, едва ли не во всем противоположным Чернышевскому, и прежде всего, в отличие от Чернышевского, высокоталантливым, умственно, художественно и человечески одаренным. Тем не менее у них была одинаковая идеология – народнический социализм. Думая о Герцене, хочется задать сакраментальный вопрос: какого черта понесло его на эту галеру? Всё дело в психологии, точнее и конкретнее – в отношении к женщинам.

Первоначальная социалистическая интуиция у Герцена фиксируется именно таким образом. К социализму, в его сенсимонистском варианте, Герцена привлекла постановка вопроса о женщине. Вспоминая годы своего социалистического обращения, он писал в «Былом и думах»:

Сенсимонизм лег в основу наших убеждений и неизменно остался в существенном. С одной стороны, освобождение женщины, призвание ее на общий труд, отдание ее судеб в ее руки, союз с нею как с равным.

С другой – оправдание, искупление плоти... человек достигал созвучного единства, догадывался, что он существо целое, а не составлен, как маятник, из двух разных металлов, удерживающих друг друга, что враг, спаянный с ним, исчез!

Как видим, здесь ни слова не говорится об отмене частной собственности и обобществлении средств производства. Проблема социализма у Герцена – сексуальная. Он видит социализм как путь достижения идеала – восстановления некоей чаемой целостности человека. Это идеал андрогина, платонический миф. Не забудем, что Платон был автором первой коммунистической утопии. Вспомним также, какова была брачная политика платоновского Государства: полная элиминация любых лично окрашенных сексуальных отношений, коллективная сопринадлежность обоих полов друг другу: супружеские пары заранее подбирались философами-правителями, это была имитация индивидуального выбора. У Платона «мотив Кандавла» возводился в максимальную степень, приобретал значение всеобщего принципа: кроме «посредничества» и «медиации», ничего другого в отношении полов здесь не было.

Герцен писал своей будущей жене:

Любовь есть единственный возможный путь к восстановлению человека... два человека, потерянные друг в друге, любовью составляют ангела, т. е. выражают во всей чистоте первого человека, возвращаются к тому единству, которое уничтожает борение. Двойство – всегда борение. Бог – един».

Было бы нелепостью понимать эти слова как выраженное стремление молодого мужчины к соединению с женщиной, понимать любовь, о которой здесь говорится, в смысле брачного, вообще гетеросексуального союза: такой любви и такому союзу никто не мешал – ни в случае Герцена, ни в истории человечества вообще это не было проблемой. Проблема тут у Герцена другая – единство мужского и женского в индивидуальном «я», то есть андрогинность, а сказать проще и ближе к делу – бисексуальность.

В случае Герцена есть серьезные основания говорить о бисексуальности. Современный читатель «Былого и дум» не может не видеть в сюжете «кружения сердца», в семейной драме Герцена того конфликта, который лег в основу романа «Кто виноват?». Мужчины делят женщину – Герцен делит Натали с Георгом Гервегом. Конфликтом и драмой это стало потому, что конфликт не осознавался; точнее: стороны, даже зная (или догадываясь) о своих гомосексуальных влечениях, не решались таковые социально реализовать. Вообще Герцену с трудом давалось это знание о себе: история с Гервегом тяжело его травмировала. При этом жену Огарева он присвоил без особенных колебаний – потому что в «этом случае наличествовал четкий гетеросексуальный контекст, более приемлемый для сознания. И все-таки мы вправе сказать, что его интересовала не столько Н.А. Тучкова-Огарева, сколько ее муж. Читатели «Былого и дум» знают, что Герцен всю жизнь или ссорил приятелей с женами, или делил их с ними. Это было в его отношениях с Кетчером, с Энгельсоном, с тем же Огаревым; даже французская любовница Боткина вызывала его раздражение. Сейчас нельзя не видеть гомосексуальной окраски дружбы Герцена и Огарева. В одном месте Герцен очень интересно назвал пресловутую клятву на Воробьевых горах «обручением».

Похоже, что для Огарева это «обручение» значило куда больше, чем для его друга. Есть все основания думать, что Огареву вообще остались чужды гетеросексуальные влечения. Поразительный, но в сущности вполне понятный факт: в двух браках у него не было детей, но как только его жены уходили от него, они сразу же беременели; так было и с первой женой – М.Л. Рославлевой, и со второй – Н.А. Тучковой. Здесь хочется привести интереснейший документ – запись Огаревым одного из его снов:

Я видел во сне девушку, которая мне сказала: «Вы знаете, что я уже не невинна, но умоляю вас – никому этого не сказывайте. Я еще могу выйти замуж, а мне теперь есть нечего; а если кто узнает, то не захочет на мне жениться». – «Поверьте, – я ей отвечал, – что никому не скажу. Я знаю слишком хорошо, что род людской еще не дорос до понятия, что дело не в том, что женщина невинна или уже родила несколько ребят, а дело в том, чтоб она умела принимать участие в общественном деле, в общественном труде, в умственном смысле; а там невинна она или уже родила раз или больше – это всё равно, было бы ей только свободно жить, как ей хочется». – Затем мы пожали друг другу руки и разошлись дружно.

Истолковать это сновидение не представляет трудности: это как раз и есть воспоминание об огаревских женах-девушках, предъявлять к которым какие-либо нравственные претензии он не чувствует себя вправе. Но в этом контексте приобретают весьма неординарный смысл слова «общественное дело» и « общественный труд»: мы еще раз можем увидеть, что скрывалось за этими понятиями у адептов русского социализма.

Вообще круг Герцена можно назвать компанией очень продвинутых бисексуалов. Это относится и к женщинам: известна «страстная» привязанность друг к другу Натали Герцен и Натали Тучковой. Известно также, что Натали Герцен, предлагая мужу план совместной с Гервегом жизни, имела в виду даже не «тройственный», а «четверичный» союз: хотела приобщить к этому союзу жену Гервега Эмму. Соответствующие источники обильно цитирует И. Паперно, но, как обычно, не желает замечать их сексуального контекста и подтекста.

Зато мы теперь склонны видеть их в текстах, которые вряд ли вызывали особенный интерес у предшествующих исследователей. На соответствующие размышления наводит, например, следующее место, из «Литературных воспоминаний» П.В. Анненкова. Герцену и его жене, пишет Анненков,

страшно надоела дисциплина, которую ввел и неуклонно поддерживал тогдашний идеализм между друзьями. Наблюдение за собой, отметание в сторону как опасного элемента некоторых побуждений сердца и натуры, неустанное хождение по одному ритуалу долга, обязанностей, возвышенных мыслей, – всё это походило на строгий монашеский искус. Как всякий искус, он имел свою чарующую и обаятельную силу сначала, но становился нестерпимым при продолжительности. Любопытно, что первым, поднявшим знамя бунта против проповеди о нравственной выдержке и об ограничении свободы отдаваться личным физическим и чувственным поползновениям, был Огарев. Он и привил обоим своим друзьям, Герцену и его жене (особенно последней), воззрения на право каждого располагать собой, не придерживаясь никакого кодекса установленных правил, столь же условных и стеснительных в официальной морали, как и в приватной, какую заводят иногда дружеские кружки для своего обихода. Нет сомнения, что воззрение Огарева имело аристократическую подкладку, давая развитым людям с обеспеченным состоянием возможность спокойно пренебрегать теми нравственными стеснениями, которые проповедуются людьми, не знавшими отроду обаяния и наслаждений полной материальной и умственной независимости.

Зная об Огареве то, о чем уже шла речь, трудно вообразить, во что еще, кроме гомосексуальной практики, мог совратить Герцена и его жену мизогин Огарев.

В социализме Герцен увидел идеологическую мотивировку и санкцию своих гомосексуальных влечений: в попытке учеников Сен-Симона осуществить, по крайней мере провозгласить, андрогинный идеал. Сенсимонизм пробудил интерес молодого Герцена процессом Анфантена – сенсимонистского «пророка», учившего, что идеальным, или, как он говорил, «социальным», человеком будет андрогин, муже-женщина. В качестве проективного примера Анфантен выдвинул идею о верховном жреце новой религии сенсимонизма как о паре – мужчине и женщине – и посвятил много времени поиску своего женского восполнения, совершив для этого даже путешествие в Египет (поразительная параллель с Владимиром Соловьевым, встретившим в египетской пустыне Вечную Женственность – Софию).

И здесь начинается едва ли не самая интересная, на взгляд автора предлагаемой концепции, тема – об истоках мифа о социализме как общности жен. Исток этот, исторически, – сен-симонистский. Исследователь (Д.Ф. Щеглов) пишет:

Сущность учения Анфантена о браке состояла в том, что постоянный брак может быть оставлен для людей постоянных по своей природе; а люди непостоянные могут ничем не стесняться, могут иметь жен или мужей, когда им угодно и сколько угодно.

Тот же исследователь цитирует сенсимониста Базара:

Интимность между полами, которую в настоящее время считают законною, святою и возвышенною только в супружестве, не должна иметь характера исключительности между супругами; начальник, например (жрец или жрица), может и должен вызвать и установить эту интимность между самим собою и подчиненным, или для собственного удовлетворения, или для того, чтобы иметь более прямое или более живое влияние на подчиненных, на их мысли, действия и, следовательно, на их прогресс. Эта идея была изложена первоначально Анфантеном, следуя его собственным выражениям, как преобразование древнего сеньориального права.

Конечно, древнее сеньориальное право – прежде всего сексуальная монополия, ни о каком «социализме» здесь речь идти не может. Это было у Анфантена лишь исторической реминисценцией, и вообще данное сравнение шло даже не от него, а от прокурора на процессе сенсимонистов, – Анфантен только старался придать архаическому институту новую, именно социалистическую, мотивировку. Не забудем к тому же, что взгляды Анфантена в цитированном отрывке могли быть подвергнуты некоторому смещению, если не искажению, соперником его Базаром. В психологии сенсимонистов, нашедшей родственный отклик у Герцена, социализм воспринимался как свободный половой союз, цементирующая основа социальности как таковой. Сексуальная монополия вождя, больше всего напоминающая архаическую практику отца первобытной орды, вряд ли была целью Анфантена, – слишком в нем чувствуется «байсек» со всеми его комплексами. Скорее всего отсюда, из наблюдений над сенсимонистами, а не от основательно забытого к тому времени платоновского сюжета пошел миф о социализме как общности жен. Психологически – этот миф можно понять как смутную, «бессознательную» догадку наблюдателей о гомосексуальной природе проповедников социализма. Люди прозревали у социалистов тот самый «мотив Кандавла». Даже соглашаясь с тем, что общность жен в программах социалистов – это клевета на них (и отвлекаясь от практики Анфантена), нельзя не вспомнить трактовку клеветы молодым Юнгом (в его работе «Очерк психологии сплетни») как бессознательной догадки о бессознательном оклеветываемого.

После всех этих анализов – к какому выводу можно прийти о сверхличной природе социалистического проекта? Почему вообще становится возможной социальная проекция, казалось бы, сугубо индивидуальных комплексов? Здесь следует говорить о компенсаторных механизмах. Социализм можно понять как мечту аутсайдера о восполнении в социальной общности. И кто будет отрицать, что гомосексуалисты в XIX веке были аутсайдерами? Социализм, «общественность» как таковая, сама форма социальности в этом контексте выступают метафорами недостающего контакта с людьми, компенсацией некоей тайной ущербности социалиста. И не только социалиста, конечно. Вспомним опять Мережковского и Гиппиус с их идеей «святой общественности»: «святость» здесь – повышенная оценка самой возможности выхода в мир из бессознательного подполья. Бердяев писал о них:

В соборном «мы» Мережковского нет человека... В нем есть страшная зыбкость новой, новейшей человеческой души, убегающей от своего декаданса, пытающейся укрыться в соборности от своего человеческого краха... Темная безблагодатность Мережковского и Гиппиус, несчастливых странников по пустыням небытия, говорит о страшной покинутости современной человеческой души. Но все-таки люди эти пытаются добыть огонь в ледяном холоде.

И то же самое можно сказать о самом Бердяеве, пытавшемся укрыться в том же социализме, в политической левизне от собственного ледяного холода – от собственного гомоэротизма. Поразительно, что сходными словами Илья Эренбург описывает социалистические порывания Андре Жида: он хотел согреться у чужого огня.

Приведенные примеры – от Герцена до Андре Жида – относят к элите интеллектуально-культурного мира. Во всех этих случаях (за исключением все-таки Чернышевского) можно говорить о творческой сублимации как пути выхода из индивидуальных кризисов. Но бывают иные, и куда более громкие, способы преодоления субъективной неполноценности. Здесь первостепенно важно указание К.-Г. Юнга:

Часто случается, что в сущности личная и якобы субъективная проблема вдруг разрастается и становится всеобщим, захватывающим всё общество вопросом; случается это тогда, когда личная проблема сталкивается с внешними событиями, психология которых слагается из тех же элементов, как и личный конфликт. Это придает личному конфликту величие, которым он раньше не отличался... Человек стыдится выставлять личный конфликт перед широкой публикой – разве что в случае слишком смелой переоценки самого себя. Но в тот момент, когда ему удается отыскать и постигнуть связь между личной проблемой и великими историческими событиями своего времени, такая связь является спасением человека от одиночества чисто личных переживаний, и субъективная проблема разрастается до широкого общественного вопроса. Это немалое преимущество с точки зрения возможности решения проблемы. Ибо в то время как раньше личная проблема располагала лишь скудными энергиями сознательного интереса к собственной личности, теперь со всех сторон притекают коллективные двигательные силы и, соединяясь с интересами эго, создают новое положение, дающее новые возможности разрешения. И чего никогда не достигла бы личная сила воли или мужество единичного человека, то достигается силой коллективных влечений; эта коллективная сила поднимает человека и переносит его через препятствия, которых ему никогда бы не преодолеть одной только личной энергией.

Трудно, да и невозможно отделаться от впечатления, что знаменитый психолог рассматривает указанную связь индивидуальной психологии с глубинами коллективного бессознательного как чрезвычайно ценную. Это вообще основная мысль Юнга – о необходимости в психологическом опыте расширять границы «эго» за счет архаических сверхличных психических энергий – достигать «самости» как синтеза сознания и бессознательного, индивидуального и коллективного. Но еще труднее не узнать в процессе, чисто теоретически описанном в цитированных словах Юнга, в высшей степени опасные и отталкивающие прецеденты. Первое, что приходит здесь на ум, – Гитлер. Примерно по этой схеме (но ссылаясь не на Юнга, а на Якоба Буркхардта) объяснял возвышение Гитлера Иоахим Фест:

Успехом своей агитации Гитлер только частично обязан ораторскому таланту. Куда важнейшими были его созвучность настроениям невротически взволнованных обывателей и понимание им того, чего они от него хотят. Он сам рассматривал эту способность как подлинный секрет всякого великого оратора: «Он всегда позволяет массе нести себя – так, чтобы слова, срывающиеся с его уст, инстинктивно совпадали с тем, что на сердце у аудитории».

То, что нация ныне переживала впервые – разочарование, упадок, деклассирование, поиск козлов отпущения, – Гитлер испытал много лет назад. С того самого времени, когда его не приняли в Академию художеств, познал он удары судьбы, противящейся исполнению его желаний и ожиданий. Теперь он мог перевести свои комплексы и разочарования в сверхличный план. Не будь этого совпадения индивидуальной и социальной патологии, Гитлер никогда не смог бы обрести этой гипнотической власти над своими согражданами. Но он давно уже усвоил все резоны, сформулировал все предлоги, давно уже обнаружил злодеев. Неудивительно, что слушатели загорались от его слов. То, что захватывало их, было не логикой его аргументов и не сутью его лозунгов и образов, но чувством общего опыта, общности страданий и надежд. Мелкий буржуа-неудачник, Адольф Гитлер был человеком той же судьбы. Их сплачивал совместный агрессивный настрой. Из этого общего опыта в громадной степени исходила его харизма – смесь одержимости, страстной банальности и вульгарности. Он доказывал правоту Якоба Буркхардта, сказавшего, что история иногда любит являться в облике одного-единственного человека, которому покоряется мир: время и человек объединяются в величественном и таинственном союзе.

Русская параллель этой темы – сам социализм, иконами и героями которого оказались такие люди, как Чернышевский. Он победил в России как вариант массового движения, психология которого вскрыта в этапной книге Эрика Хоффера «Истинно верующий».

Основной тезис Хоффера: революции не производят люди голодные, их производят люди, так сказать, средней сытости, но психологически ущемленные: то, что он называет misfits, неудачники. В интересующем нас русском контексте – это и есть разночинцы. Важнейшими подстрекателями массовых движений становятся малоодаренные интеллектуалы – noncreative men of words. Это как раз тип Чернышевского. У Хоффера к этому типу отнесены Ленин, Муссолини, Гитлер. Трансформация индивидуальных комплексов этих людей в массовое движение описывается Хоффером как защитный механизм проекции:

У нас есть склонность проецировать вне нас силы, формирующие нашу жизнь... Понятно, что люди, испытывающие неудачи, виновными в этих неудачах считают не себя, а мир... Вера в правое дело в значительной степени служит заменой утраты веры в себя... Нет сомнения, что, обменивая жизнь, замкнутую на себе, на жизнь самоотверженную, мы в громадной степени повышаем самооценку... Вечные неудачники могут найти спасение только в полном уходе от самих себя; и обычно такие люди находят это спасение, теряя себя в компактной коллективности массовых движений... Откуда берутся фанатики? Большинство их рекрутируется из рядов людей, претендующих на творческую деятельность, но лишенных творческих способностей (noncreative men of words).

Культурная значимость подобных трансформаций (индивидуального комплекса в массовое движение) в подавляющем большинстве случаев весьма невелика и даже является скорее отрицательной величиной. Массовость явления, его количественная характеристика, производимые им перемены не суть гарантия его ценности и благого характера этих перемен. Вот почему, возвращаясь к тезису И. Паперно о произведенном Чернышевским преобразовании личного опыта в общезначимый культурный образец и даже признавая фактическую верность этого утверждения, мы не можем согласиться с оценкой этого факта – у И. Паперно явно положительной. Культурная значимость индивидуального опыта порождается его, этого опыта, индивидуальной сублимацией в творческий продукт. У талантливых людей, например у Герцена, идеология не важна, гораздо важнее то, что они создали в своем собственном творчестве. Но результат русского социализма как массового движения не может быть признан позитивным достижением русской жизни и культуры. Психология русского социализма как антикультурного и антисоциального бунта была прямым порождением и следствием ущербной психологии породивших его неудачников. Ущербная психика может породить только ущербное общественное движение. И нельзя не видеть в складе этой психологии влияния непреодоленных сексуальных проблем, о которых у нас шла речь в связи с Чернышевским.

Стоит задаться вопросом: возможно ли вообще разрешение сексуальных проблем, по определению личных, персональных, интимных, на путях социальной реформы или даже революции? С первого взгляда это предположение кажется абсурдным, но в то же время несомненна связь между этими сугубо индивидуальными потребностями и нерешенными проблемами – и трансформацией их в своего рода идеологию, в данном случае – социализм, о чем и шла у нас речь. Существуют, однако, попытки впрямую, вне бессознательных символизации увязать эти различные измерения бытия и открыто, сознательно поставить проблему секса, или, скажем торжественнее, Эроса как проблему социальную. Я имею в виду, конечно же, знаменитую концепцию Герберта Маркузе, изложенную им в книге «Эрос и цивилизация». Как известно, Маркузе попытался, в отличие от классического психоанализа, не сексуальную символику усмотреть в сюжетах социальной жизни, а наоборот, разглядеть социальную наполненность сексуальных конфликтов. У него получилась сексуальная параллель к социально-экономическим схемам Маркса. В истории происходит экспроприация секса в пользу доминантных общественных групп, называемая Маркузе прибавочной репрессией (параллель прибавочной стоимости у Маркса). Задачей подлинной социальной революции поэтому должно явиться справедливое распределение Эроса, экспроприация Сексуальных экспроприаторов. Я не могу входить сейчас в подробности, но главная мысль, важнейшая установка Маркузе ясны уже из сказанного: сексуальное удовлетворение, эротическая полнота бытия – проблема не личного, а общественного значения. Так представлена у Маркузе бессознательная проблематика Чернышевского-Герцена и всех вообще хофферовских «мисфитов».

Против этого существует, кажется, только одно, но неоспоримое возражение: сексуальная удачливость – качество все-таки сугубо индивидуальное, вряд ли зависящее от социального положения сексуального субъекта. Более того, на общественных низах сексуальная жизнь сплошь и рядом встречает куда меньше репрессивных сдержек, чем на верхних ступенях общественной лестницы. Здесь достаточно вспомнить знаменитых Фрейдовых девочку из подвала и девочку из бельэтажа: обе они предавались в детстве т. н. «сексуальным исследованиям», но девочка из подвала успешно ассимилировала в «я» эти воспоминания нечистого детства, а девочка из бельэтажа болезненно зафиксировалась на них и обрекла себя на невроз. Далее Фрейд пишет:

Различия двух судеб, несмотря на одинаковые переживания, происходят от того, что Я одной девушки проделало развитие, не имевшее места у другой. Дочери дворника сексуальная деятельность казалась столь же естественной и не вызывающей сомнений, как в детстве. Дочь домовладельца испытала воздействие воспитания и приняла его требования. Ее Я из представленных ему побуждений создало себе идеалы женской чистоты и непорочности, с которыми несовместима сексуальная деятельность; ее интеллектуальное развитие снизило ее интерес к женской роли, предназначенной для нее. Благодаря этому более высокому моральному и интеллектуальному развитию своего Я она попала в конфликт с требованиями своей сексуальности.

Маркузе и сам предлагает спуститься в этот подвал, апеллируя к сексуально раскрепощенным аутсайдерам и тем самым невольно признавая, что сексуальный избыток не есть продукт социальной эксплуатации и привилегия богачей. Но в мою задачу не входит критика концепций Маркузе. Моей задачей было дать частную, на русском примере, иллюстрацию той же самой проблемы – продемонстрировать скрытый смысл столь открыто задававшихся в России вопросов – кто виноват и что делать. Получается, что в разбиравшихся случаях не виноват никто и делать нечего.